Мои непутёвые путевые заметки

Многочисленная родня, таща с собой в сумках большие и маленькие судочки, устремлялась в мамино-родительский дом для «всех со всем поздравить».

Застолья длились долго.

Дорвавшиеся до свободного общения дяди-тети-бабо-деды-родители сидели допоздна, болтая обо всем.

Сначала под закуски и горячее…

Потом под чай и тортик, который таки да – просто таял во рту.

Ближе к полуночи, когда Мамина братия в виде многочисленных двоюродных сестер и уступающих в численности двоюродных же братьев уже почти спала на ходу, все начинали потихоньку собираться.

Сначала, чтобы не держать в жаркой прихожей уже одетых родственников, готовую к выходу партию родственников Мамин папа выводил на улицу и там все так же продолжал занимательные беседы.

Постепенно к ним присоединялись другие, и Мама со своей сестрицей и родительницей, в том числе, с единственной целью – «апоговорить», которое плавно переходило в «надо проводить».

Мамино-родительское в полном составе шло провожать гостей.

Шло степенно, скрепя снегом под сапогами, ведя разговор и рассказывая сто и один миллион интересных новостей.

Вся Мамина многочисленная родня жила от ее дома на равных расстояниях – ровно через две параллельные улицы, потому путь друг к другу все знали, как и экватор этого пути.

Ту самую золотую середину на углу одной из улиц, откуда проводы уже переходили в наведывания в гости.

На точно выверенной не наговорившиеся взрослые останавливались и еще долго болтали, пока теперь уже родственники не решали проводить Маминых родителей домой.

Эти туда-сюда-провожания обычно повторялись энное количество раз.

Мамино-сестринское сообщество носилось вокруг вихрем, уже больше смахивая на оживших снеговиков, чем на обычных детей.

И продолжалось бы эти похождения вечно, пока навстречу не попадалась еще одна компания знакомых, которая одним своим видом напоминала, что спать-таки пора.

Из домашне-уборочного

Раз в неделю в Маме просыпается самая домовитая домовая.

О чем она предвкушающе-угрюмо объявляет своим.

И всё благородное семейство вспоминает сразу же две вещи.

Первая – домовая-Мама очень уважает свои уборочные традиции.

Их у нее не слишком много – выучить несложно.

А основная, так вообще, единственная – всё, что валяется неприбранным на полу и соответственно мешает уборке, автоматически приобретает статус мусора и летит в мусорный контейнер прямым ходом.

Сердце домовой-Мамы – кремень, никаким слезам-соплям не верит и действует исключительно в соответствии собственной традиции.

Потому, как только в доме звучит задумчивая фраза: «Я завтра делаю уборку, кто не спрятал – я не виновата», Мамины родные дружно начинают разгребать свои завалы.

Второе, что усвоили Мамины домашние, – на время уборки нужно куда-то смыться.

И не потому, что в них начисто атрофировано стремление ей помочь (если Маме что-то надо сделать, она и из-под земли достанет, загодя предупредив, чтоб даже мысли не возникало смыться).

Нет, просто в день «Ч», неожиданно ставшая ниже ростом, приобретшая домовитую фигуру поплотнее, облачившаяся в свою уборочную спецовку и вооружившаяся инвентарем, домовая-Мама приобретает оченно-сильно-грозный вид.

И начинает своими установками «здеся не стой», «тудой не ходи» и «ужо я тебе…» гонять уже совсем не благородное, а несчастное семейство из комнаты в комнату.

Домочадцы же продолжают носиться сайгаками, по-кенгурушечьи перескакивать и задирать повыше от пола ноги, мысленно проклиная тот момент, когда им взбрела в голову ленивая мысль не убегать, а остаться дома.

И понимают, что самым оптимальным для них вариантом было бы Карлсонами летать под потолком, а в особо ответственные моменты вообще там зависать статуей и не отсвечивать.

Из думательно-размышлятельного

В детстве Мама почему-то непременно мечтала о четверых детях: двух девочках и двух же мальчиках.

Откуда взялась эта цифра, Мама и по сей день не знает.

Семья у ее родителей была стандартная для Советов, в которых три ребенка уже воспринимались, как полноценная многодетность со всеми отсюда вытекающими…

Постоянным гвалтом, неряшливостью и наличием вечно-сопливым потомством – то есть всем тем, что вызывало ужас и пренебрежительную брезгливость и опять же таки среднестатистического советского человека.

(Стоит сказать, даже в тот далекий период Мама не раз встречала многодетные семьи со значительно бо́льшим количеством детей и ни в одной не был замечен хоть один признак уже сложившегося стереотипа.)

В общем, в ее представлении эти четверо неизвестных карапуза просто были.

А как и что, было уже делом десятым.

Время шло, Мамины предпочтения менялись, и ей уже просто хотелось, чтобы были дети и количество не так ее волновало.

Поэтому новость о первой беременности произвела на Маму самое радостное впечатление.

И плевать было, что в те далекие времена эпоха перемен только набирала свои обороты (в двадцать лет к таким вещам Мама относилась намного проще).