Мой Однолюб. В его сердце другая (СИ)

Отскочив, она пытается прикрыть дверь, но Ваня оказывается проворнее и проталкивает в щель ногу. Удерживая металлическую ручку, угрожает:

— Мы сейчас вызовем полицию.

— Вызывай, — фыркает она. — Я ничего не нарушила.

Шмыгает носом.

— Да? — усмехается Соболев. — А подделка документов? Тебе шестнадцать, ты на своей странице в "ВК" забыла возраст поправить.

Выглядит комично, но мы обе округляем глаза. Я — удивленно, а Адель — испугано.

— Где прах? — Ваня продолжает давить на нее.

— На кладбище, — выговаривает Адель слабо. — Сегодня с утра похоронили, — задевает меня горящим взглядом, в котором явно чувствуется победное выражение.

Я мотаю головой. Так разве бывает вообще?

— Пошли, — Ваня хватает девушку за руку и тянет на себя. Тяжелая дверь гремит.

— Ку-да?

— На кладбище, — ведет её к воротам.

Я иду за ними, стараясь не думать. Не думать, не жалеть себя и… вообще не дышать.

Адель молча усаживается на заднее сидение «Рэнж Ровера».

— У меня веб-камера во дворе, — предупреждает, когда мы все оказываемся в салоне. — Если вы что-нибудь со мной сделаете…

— Ты че, сериалов пересмотрела? — закатывает глаза Ваня и обращается ко мне. — Тай, ты как, малыш?

— Нормально, Вань, — сдавленно отвечаю.

Отвернувшись, слабо откидываю голову на спинку сидения. Молча слушаю их диалог. не вступая.

— Показывай дорогу, мошенница, — мрачно просит Соболев.

— Никакая я не мошенница.

— А возраст в документах кто подделал?

— … Друг помог. Лучший.

— Идиот твой друг.

— Пашка наоборот гений.

— Гений… Как ты теперь восстанавливать их будешь, подруга гения? Подделка документов знаешь чем тебе грозит?

— Разберусь уж как-нибудь.

— Разберется она… Дорогу показывай.

— Вперед проедь.

Дорога до поселкового кладбища проходит без происшествий. Выбравшись из машины, мы такой же процессией, как и у дома, заходим на территорию. Долго блуждаем среди рядов с памятниками.

Когда слышу крик, почти подпрыгиваю.

— Папа, — ревет Адель и присаживается у свежей могилки. — Папка мой…

Покачиваясь от ветра и слабости, разглядываю обычный деревянный крест, покрытый лаком, цветы в трехлитровой банке и… даже не специальную табличку, а обычную бумагу в мультифоре с напечатанным ровным шрифтом:

Валеев Александр Степанович. Годы жизни.

Поверить не могу, что это все не сон или глупая шутка.

Отца похоронили другие люди. Мы с мамой так внимательно выбирали памятник с гравировкой, оплачивали достойное место на городском кладбище и определялись с фотографией… Правда, кое-как её нашли, потому что папа везде хмурый и недовольный.

— Папка, — ревет Адель в голос. — Как мы без тебя сейчас?.. Я так тебя люблю.

Ваня делает шаг и обнимает сзади вовремя. Иначе я бы точно упала.

— Держись, — шепчет тихо, обжигая горячим дыханием.

Вытираю слезы под оправой солнцезащитных очков.

Смешанные чувства рвут душу в клочья. От странной жалости к этой юной девчонке до безумной, всепоглощающей тоски по отцу и осознанию того, что вот… передо мной его могила.

Все.

Все кончено. Что бы он ни натворил и как бы кого не обманывал… Его больше нет.

Предъявлять папе претензии посмертно — глупо и странно.

Мой взгляд зацепляется за фотографию, скрытую срезанными цветами. Расцепив Ванины руки у себя на талии, обхожу могилу и беру снимок.

Сквозь пелену на глазах смотрю на папу и неверяще мотаю головой, потому что на этом снимке он… будто другой. Не такой безразличный, как я привыкла. Не такой загруженный и серьезный.

На фотографии совершенно другой человек. Улыбающийся и… пожалуй, счастливый.

Глава 40. Тая

Я смотрю на трассу, по которой периодически проезжают серые большегрузы и разноцветные легковушки.

— Папа бы никогда никого не бросил. Ни вас, ни нас, — произносит Адель задумчиво. — Слишком порядочный… был, — сглатывает слезы.

Мне все еще ее жаль. Но уже больше себя, потому что внутри я гоняю по кругу всю информацию, которую знаю. Чем дальше думаю об этом — тем больнее.

У Адель есть велосипед. У меня никогда не было.

Адель так просто, без зажима в горле может сказать на могиле отца, что его любит. Я и при жизни никогда этого не говорила ему в глаза. Как-то не принято было.

Глупо, наверное, в моем возрасте обижаться на такое, но мне до рези в глазах обидно. Папа всегда был слишком загружен, и я старалась его понять. Профессия врача обязывает к постоянному присутствию в больнице. То дежурство, то экстренная операция, то проверка. Дети, дом, семья — все крутится вокруг потребностей пациентов и настоящего призвания.

А, я напомню, в нашей квартире было два врача. И я всю свою юную жизнь старалась всех понимать.

Я была идеальной дочерью. Хорошо училась, держала дом в порядке, готовила ужины и завтраки. Сейчас мое нутро против всего этого сумасшествует и протестует. Словно приворотное зелье больше не действует.

Благодарно улыбаюсь Ване за то, что принес мне горячий чай и настойчиво отодвигаю сэндвич. Соболев недовольно прищуривается и возвращает еду обратно. Кивает на неё, мол, быстро ешь. Поморщившись, снимаю упаковку и откусываю. Желудок благодарно принимает первую за день пищу.