Мой огненный ангел

После лекции о. Александр всегда долго отвечал на вопросы записки, а потом его окружали люди живым кольцом, не давая уйти со сцены, и все продолжали спрашивать и спрашивать. Каково же было мое удивление, когда на сцену «Дуката» вспорхнула Галина мама в шляпке (которая, по моим понятиям, и так все знает, и ничего ей спрашивать не нужно) — и кинулась прямо к отцу. В это время о. Александр кому-то объяснял, как доехать до Новой Деревни, но, увидев Галину маму, сам кинулся к ней навстречу, обнял, поцеловал, почти поднял над землей. Я оторопела, потому что таких проявлений его чувств ни к кому не видела. А он только говорил; «Панечка, неужели это ты? Панечка, откуда вы? Панечка, как же это, как ты узнала, что я здесь?» Панечка плакала, а батюшка все обнимал и обнимал ее. Я подлетела к Галочке: «Галя, откуда мама знает отца?»

В гостях у Панечки. Таня Сагалаева, Нина Фортунатова, Панечка

Надо знать Галю, она очень сдержанный и ровный человек. Вот так сдержанно и ровно она ответила: «С детства, с момента крещения…» Тут я уже вообще перестала все понимать. Ведь Галю-то я знаю почти 30 лет, а про это первый раз слышу. Первым моим желанием было быстро всех собрать обратно (т. к. люди начинали расходиться после лекции) и всенародно представить Панечку всем, всем, но пока я бегала к Гале в зал, Панечка исчезла со сцены так же быстро, как появилась, а вокруг о. Александра была туча людей, и уже даже подойти к нему удалось не сразу. Он стоял и подписывал всем и каждому «Сына Человеческого» (а у меня 12-й, «слепой» экземпляр на машинке и рукописные страницы моей рукой со времен 70-х годов, когда еще переписывали от руки). От обиды, что никому не показала Панечку, и от ревности, что у меня нет «Сына Человеческого», а у «всех» теперь уже есть, я зарыдала.

Увидев меня в слезах в конце очереди, отец быстро подошел и одними глазами, как умел только он, спросил: «Что?».

Я заплакала еще громче и выдавила из себя: «А мне?» Батюшка тут же подписал мне предпоследнюю книгу (если бы не плакала, то очередь моя бы не дошла) и подарил еще конфеты и яблоко, как маленькой. Толпа со своими вопросами опять оттеснила меня, и я пошла домой пешком с Белорусского на Трехпрудный, утешая себя тем, что вот завтра опять увижу батюшку, и не будет этой толпы, и опять наш хор будет отвечать на каждый его возглас.

Разумеется, к Гале и Панечке я отправилась в самое ближайшее время, но Галина мама и слышать не хотела ни о какой публикации. А после гибели батюшки совсем замкнулась. Только сейчас, когда я была у нее в гостях с Таней С, Олей Ерохиной и Павлом Менем, Панечка разрешила записать некоторые ее воспоминания длянашего журнала «Приходские вести».

Воспоминания Панечки (Прасковьи Матвеевны Ивановой, урожденной Гришановой)

Была дивная осень. Сентябрь 1935 года. Золотая, такая, как писал Пушкин: «Очей очарованье…»

Я жила в Загорске со своими тетушками Прасковьей Ивановной и Ксенией Ивановной. Прасковья была монахиней Никодимой, а Ксения — монахиней Сусанной. Это были родные сестры моего отца Матвея Ивановича, который умер очень рано, мне было три месяца. Мама вышла замуж второй раз, а я осталась жить со своими родными тетками; некоторое время, в раннем детстве, я жила с бабушкой. Меня несколько раз брали жить в новую мамину семью, но я убегала обратно и хотела жить только с тетей Пашей и тетей Ксеней. Мы жили на ул. Пархоменко, 2а, она и сейчас так называется. Вместе с нами тайно жил архим. Серафим Батюков. И вот однажды мне сказали, что завтра надо натаскать много воды, так как будут крестины.

Анастасия Флегонтовна и молодая Панечка (крайняя справа) с подругой, 1933 г. Духовные чада о. Серафима Батюкова

Батюшка Серафим будет крестить молодую мать и младенца-сына в один день.

Как это было? Вот как. Мне было 17 лет, и надо было сначала наносить 40 ведер воды в кадку (чан такой был у нас). Воду надо было носить из ключа с другой стороны оврага. Перейти через речку Гончура. Я сама сделала ступеньки в земле от самой калитки до ручья (т. е. до речки). Но воду брали не из речки, а из ключа, и нужно было подниматься на другую сторону оврага.

Похороны сестры Панечки Фаины, 1952 г. В черных платках монахиня Ольга (слева) и схимонахиня Никодима