Мои останкинские сны и субъективные мысли

Предмет, с которым у меня до сих пор ассоциируется наша редакция – это грязные зассанные диваны КЛИППАН. Когда-то они были нежно белого цвета и продавались в мебельном супермаркете ИКЕА. Потом на них натянули ярко красные чехлы, и они появились в студии программы «Пусть говорят». Целый теле-сезон их видела вся страна, на них сидели герои и гости программы, ругались, ссорились, подыгрывали, аплодировали, предавали, ёрзали, чесались, и чехлы почернели от грязи. Тогда их сняли, и диваны оказались в первоначальном нежно белом цвете на 13-м этаже АСК-1 в редакции программы «В мире людей». Теперь на них сидели во время «летучек» сотрудники Первого канала, придумывали идеи, креативили, ругались, ссорились, подыгрывали, предавали, ёрзали, чесались, а ещё, сидя на них, пили, а ещё их использовали в качестве пепельницы, бывало, что на них извергали избыточный для организма алкоголь. Иначе, как объяснить эту какофонию запахов – от желудочного сока до дорогих духов – исходившую от них? И откуда на них этот слой грязи и палитры цветов, в которой превалировал багровый? Много багрового. Огромные багровые пятна. Вначале я думал, что это кровь. Высохшая. Я думал, здесь кого-то резали. Успокоили старожилы Первого канала – это вино. Вино странного запаха. Некоторое время, боясь испачкаться, я не мог заставить себя сидеть на них и стоял во время «летучек». Но я быстро привык.

В редакции программы «В мире людей» было ещё много необычных предметов. Один неработающий принтер, но старожилы помнили, что когда-то он работал. Про другой принтер такого никто не мог сказать. Ещё один их собрат иногда печатал – когда в нём была краска, но это было очень редко. Был ещё старый телевизор, который показывал только НТВ – плохо, но показывал – а остальные 2-3 канала можно было только слушать. Кулер, в котором за семь месяцев моей работы три раза была вода. Последние два месяца воды было много – несколько огромных бутылей воды, но сам кулер куда-то унесли, и, чтобы налить себе воды в стакан, нужна была помощь ещё одного человека. Факс, у которого иногда было хорошее настроение, и он соглашался отправить документ – хотя с потраченными на это усилиями легче было выиграть в лотерею «Золотой ключ». Техники Первого канала отказывались признать факс сломанным, потому что аппарат ежедневно исправно выдавал какие-то белые листы – на краску денег у редакции не было – видимо, присылаемые на Первый канал документы. На некоторых столах стояли старые мониторы без процессоров, и сотрудники конфликтовали из-за работающих компьютеров. Мебель тоже была старая, в основном неисправная. Один идеальный стул выбил для себя Олег Пташкин. А я, например, просидел девять месяцев на кресле, сиденье которого постоянно пыталось крутиться вокруг своей оси, но никак не хотело подниматься выше двадцати восьми сантиметров от пола – приходилось печатать на клавиатуре, положив локти на стол. Старый стул, малодушно и подло похищенный мною из соседней редакции «Малахов+», выпросили у меня девушки-коллеги. Но я быстро привык.

А ремонт... Грязно-серые стены, чёрный от сигаретной копоти потолок, деформированный глухой ламинат. Наверное, ремонт не делали здесь со времён основания на этой территории Останкинского кладбища. Но больше всего издёвки было в окнах – в их функциональности и в их символичности. В символичности их функциональности.

Окна. Огромные, тяжёлые, с массивными железными рамами. Дескать, такой символ открытости, ясности, света – свободы. Видимо, так задумывалось – чтобы смотрящие снаружи так думали… Так задумывалось. Но эти огромные, массивные «символы свободы» - лишь очередная витрина, они выполняли эстетическую функцию, для внешнего вида здания: в нашей редакции (как и почти везде в Останкино) эти окна открывались лишь на небольшую узкую щель. И летом мы мучились от духоты, обливались потом, ругаясь, строя интриги друг против друга из-за единственного вентилятора. Зимой же помимо того, что в нашей редакции часто барахлило отопление, от этих огромных окон сильно дуло, а я сидел спиной к одному из них: когда было очень тяжело, заставлял себя думать о морозах во время блокады Ленинграда в Великую Отечественную. И это помогало.

Окна. Окна были покрыты слоем грязи и корками птичьих испражнений. Стёкла никогда никто не мыл. Окружающий мир сквозь них выглядел мутным и мрачным, тусклым и тоскливым. Если долго смотреть на мир через эти окна, душу начинают одолевать либо мизантропические, либо суицидальные настроения и мысли. Я старался в них не заглядывать…

Вообще, это было техническое помещение – весь 13-й этаж Останкино, в АСК-1, являлся техническим. Работать тут было запрещено – по всем документам. По всем документам, тут никто не работал. Но мы работали…