Мой отец - Фидель Кастро

Когда почти три года спустя Фидель вошел в Гавану с победой, убившей в нем всякое уважение к людям, он был уверен, что вся эта история осталась в далеком прошлом. Ребенок перестал быть символом любви. Он превратился в помеху, в живой упрек. Он породил у Фиделя комплекс вины. Если ключ, когда-то предложенный молодой красивой гаванкой, открывал перед Фиделем страну чудес, то этот ребенок, напротив, делал невозможным вход в эту прекрасную страну.

Я родилась странствующей душой и всегда таковой оставалась. Так что же так долго удерживало меня в Гаване? Почему я не покинула этот город намного раньше? Ответ на этот вопрос необыкновенно прост. Гавана была для меня тем городом, в котором хотелось бы прожить всю свою жизнь…

Со всех сторон к городу подступало море, и вместе с ним повсюду распространялся запах селитры, приводя в брожение воздух Гаваны. Поэтому этот город был вечно новым. Он всегда источал запах только что распиленной древесины, а его палитра красок дышала свежестью.

Город, напоенный солнцем и солью. Колдовской город. Он весь был пропитан дурманящими запахами. В нем всегда царила особая атмосфера. Его белые ночи опьяняли и сводили с ума. Я не знаю другого города в мире, который был бы настолько женственным, как Гавана.

В старом квартале Гаваны — с его каменными строениями, потемневшими от дыма и времени, с витражами, венчающими полумесяцами огромные окна зданий, с витыми решетками многочисленных балконов — кастильская мужественность скрывалась за изобилием изогнутых линий.

Приходя в старый квартал, этот пуп города, вы попадали во власть его черепичных крыш, деревянных обшивок и колонн, теней и узких мощеных улочек, которые уносили вас в тихую гавань сиесты. Ее одежды были окрашены в пастельные тона. Она ждала вас там, между колонн, под арками.

К тому времени, как просочиться в жилища горожан, воздух города терял свой экстравагантный, головокружительный колорит. В поисках этой потери кубинцы бросались в объятия ночной Гаваны. Они играли в домино, наслаждались свежестью, беседуя под арками. Они покупали устриц на углу улицы. Они вдыхали немыслимые запахи всех фруктов, которые создал Творец. Они услаждали себя ароматным кофе прямо здесь, под открытым небом. В воздухе парил дух суровой расточительности. Казалось, перед вами в любой момент мог непринужденно продефилировать какой-нибудь мулат из романа XIX века. Со скамейки Прадо вы могли наблюдать ход самой Истории.

Это был город-космополит, город радости, город веселья. У него была ночная жизнь, наполненная тайнами и любовью. Город был необычайно красив. Даже кварталы «нуворишей» выглядели элегантно. Гавана отличалась какой-то необыкновенной легкостью, простором и обилием света.

Как только Фидель пришел в Гавану, город стал на глазах меняться, уподобляясь женщине, которая в полном расцвете красоты и великолепия отдает себя во власть еще не появившихся морщин. Город начал безвременно стареть.

Вполне понятно, что многие люди поддались искусственно нагнетаемому возбуждению: некоторые политики постарались стряхнуть пепел сигары им на брюки. Но как грустно, как странно было видеть танки на бульваре Малекон! Эти громадные неповоротливые машины напоминали собой каких-то страшных, безобразных животных, пришедших к нам из другого времени. При виде их хотелось спрятаться, забиться куда-нибудь подальше. Но страшнее танков были люди. За какие-нибудь сутки они поменяли свой радостный смех на разрушительную ярость. Фидель превратил их в истериков. Менее чем за два дня в городе не осталось ни одного отеля в приличном состоянии, ни одного неразбитого стекла, ни одной целой машины. Все, что Фидель называл в своих торжественных речах «символами тирании», было разбито, разрушено, изгажено, уничтожено.

Все революции похожи друг на друга, как близнецы.

Часть первая

Меня окрестили Хосе, как будто просто Алины было недостаточно. Мое появление на свет не было предвещено никакими знамениями свыше. Я не могу похвастаться никакой интригующей предысторией.

Я была кротким, необыкновенно тихим ребенком. Я не изводила истошными криками и воплями окружающих. И тем не менее, едва появившись на свет, я каким-то образом умудрялась настраивать людей против себя. Начиная с самого раннего детства, я регулярно получала от жизни оплеухи за эту свою странную способность.

Лежа в своей благоухающей уютной колыбельке, заботливо завернутая в белоснежные пеленки, я отравляла существование Таты Мерседес. Она, моя ванильно-коричная эбонитовая статуя, проводила возле меня бессонные ночи. Моя Тата была моим утешением в жизни. Я любила ее грустные колыбельные песни, состоящие не только из голоса и мелодии, но и из цвета. Голубые колыбельные моей Таты сопровождали меня всю мою жизнь. Они вносили порядок в неразбериху и отодвигали куда-то за горизонт все мои печали.

Моя Тата не любила рассказывать истории. И людей она тоже не любила. Она взрастила меня, с нежностью насыщая своей мощной энергетикой молоко, которое я пила из бутылочки.