Мой отец генерал Деникин

Участие в военных действиях и верховая езда разбудили боль в ноге, и Деникин снова начал хромать. В то время как войска генерала Мищенко ждали решения своей судьбы, молодой полковник тридцати трех лет получил разрешение вернуться в Европу. В Харбине он должен был сесть на транссибирский поезд, но забастовки железнодорожников и телеграфистов, тысячи демобилизованных солдат, заполнивших город, дезорганизовали транспорт. Нужно было ждать.

Деникин узнал много нового о событиях, потрясших Россию с начала 1905 года. Ему стали известны подробности «кровавого воскресенья» 9 января, когда мирные и безоружные демонстранты, руководимые полусумасшедшим и проникнутым плохо понятыми социалистическими идеями попом Талоном, состоящим на службе у тайной полиции, пришли в столкновение с силами порядка: на земле остались лежать ранеными и убитыми четыреста человек. Он слушал рассказы об убийстве великого князя Сергея, дяди царя, подорвавшегося на бомбе, брошенной нигилистом Каляевым, и о великодушии его вдовы, сестры царицы, которая пыталась спасти убийцу от смертной казни. Он беседовал с другими офицерами о лояльности флота, о значении мятежа на крейсере «Князь Потемкин-Таврический» и о других беспорядках как на Черном море, так и в Финском заливе. В начале октября, перед самым началом парализовавшей всю Россию всеобщей забастовки, все в Харбине узнали, что в столице по идее некоего Бронштейна, называвшего себя Троцким, были созданы Советы рабочих. Они стремились к захвату власти, и все серьезно начали опасаться, как бы не началась революция. В первые дни ноября руководство Дальнего Востока узнало, что в России будет принята конституция.

Николай II колебался. В письме своей матери, вдовствующей императрице, он писал: «Мы с Витте предвидим лишь два выхода. Или раздавить бунт силой. Это даст время передохнуть, но никто нам не гарантирует, что через несколько месяцев мы не вынуждены будем вновь прибегнуть к силе. Другим решением будет дать народу те права, которые он требует, — свободу слова и свободу печати — и провести эти права и законы через Думу, что будет равноценно принятию конституции».

Сергей Витте — министр финансов при предыдущем царе, инициатор Портсмутского договора — склонялся ко второму решению. Царь, без сомнения, предпочитал первое, он стоял «за то, чтобы раздавить бунт силой», установив диктатуру. Великий князь Николай Николаевич, дядя царя, будущий верховный главнокомандующий, был единственным, кто удостаивался его абсолютного доверия. В этот момент великий князь был командующим военным округом Санкт-Петербурга. Он с негодованием отверг предложение царя. Один из его друзей так передавал его слова: «Если император не примет программу Витте, если он захочет сделать из меня диктатора, то я на его глазах пущу себе пулю в лоб!»

Одним словом, царь решил подписать составленный Витте манифест и тем самым превратить Россию в полуконституционную монархию.

Избирался парламент (Дума), были предоставлены свобода совести, союзов, свобода слова. Тем не менее Николай II по-прежнему должен был сам назначать министров и сохранял за собой право решающего голоса в вопросах национальной обороны и иностранных дел.

Вопреки всем ожиданиям этот акт доброй воли не успокоил ни правых, ни центр, ни левых. Защитники автократии были глубоко возмущены этой «уступкой». Умеренные отказывались верить обещаниям государя, которые они, впрочем, считали недостаточно либеральными. Что касается левых, то их непримиримая оппозиция нашла свое выражение в статье Троцкого, напечатанной в новой газете «Известия»: «Пролетариат не желает ни полицейского палача Трепова (шефа полиции), ни либеральной акулы министра финансов Сергея Витте; ему не нужны ни зуб волка, ни хвост лисы. Кнутом надо гнать полицию, обрядившуюся в конституционный пергамент!»

«Манифест 30 октября», не получивший одобрения ни одной из политических партий, породил великое замешательство в умах гражданских и военных властей Дальнего Востока; смысл его остался для них не совсем ясен. Комендант Владивостокской крепости, осажденной развязной чернью, поспешил сдаться. В Чите военный губернатор Забайкалья счел за лучшее подчиниться новым солдатским и рабочим советам и раздал им оружие, чтобы они могли обеспечить новый порядок — порядок народной власти. Линевич, главнокомандующий трех армий в Маньчжурии, уже не понимавший больше, в чем заключается его долг, принял в своем специальном вагоне делегатов различных революционных комитетов и удовлетворил их требования.