Мой отец генерал (сборник)

Слышали вы что-нибудь подобное, люди Азии, Европы и Америки? – время, проведенное вместе. Или взять другое слово – «электрификация», подлиннее и потруднее. На него уйдет больше времени, хотя из «гиппопотама» получится и «гоп» и «там». Проигравший бежит за пивом. А когда стемнеет за игрой, естественно было бы предложить подняться на холм, поглазеть на звезды. Со звездами всегда так. Если на них долго глядеть, возникает уйма вопросов. Что это, в сущности, за свет? И кому это нужно. И кто там, в конце концов, плачет, клянется – не перенесет эту беззвездную муку. Просит, чтобы непременно была хоть одна звезда. И несмотря на то, что на электрификацию уйдет больше времени, я могла бы победить.

В то лето я видела тебя еще раз пять или шесть. Но каждый раз это было так глухо, так болезненно, так безнадежно, что не стоило и вспоминать.

Петухи кричат какую-то стражу. Час между собакой и волком переходит в рассвет.

Подпрыгиваю, чтобы из-за чьей-то широкой спины разглядеть, как проводят тебя, будто белого слона, наверх. Но ничего не вижу, ничего.

Какой ты милый с этой своей мигренью... Мне ли состязаться с тобой? Мой подол строчит в легкой пыли быстрый знак бесконечности.

С кем ты жил и кто обнимал тебя до меня, то были слуги твои, данные для того, чтобы охранять и беречь тебя. Но больше в них нет нужды. Царственная чета воссоединилась. Так медлить, как ты, не умеет никто. Я аплодирую твоей медлительности. И если в галактическом времени мы проживаем четыре секунды, то я прождала тебя три и три четверти.

Я распоряжаюсь сумерками с каменной террасы.

Так у нас есть еще время постоять на причале?

Я провожаю взглядом лодку с Верховным Диском, проплывающую над нашей нежной бухтой. В моем небе птеродактили-дельтапланы катают всех желающих к вулкану и обратно. Наша лодка с низкой посадкой – обыкновенный скрипичный футляр, распахивающийся на две половинки египетский саркофаг. При надобности футляр можно захлопнуть и перенести на другую звезду. Очень удобно. Раскрыть – и мы с тобой выпадем и прорастем: ты – тростником, я – лилией; ты – лебедем, я – горлицей. Только ты ни о чем не беспокойся, я знаю, что отвечать. Знаешь, ты должен научиться смеяться. Это не сложно.

Пока я засматриваюсь на белые стежки катеров, Юпитер засветился оком Гора. Еще один дактиль-светлячок отлепился от черной горы, чтобы возвращаться на базу, гору Климентьева, прямой рельсовый отрезок, говорят, точно в длину Невского проспекта.

А в лодке, когда мы будем проходить пороги, не бойся, я подскажу, что отвечать. Я специально для этого изучаю книгу. Отвечай смело: «Я не обнажал луг, не разорял птичьи гнезда, не отбирал пыльцу у пчел...» Как только они устремятся к тебе, чтобы, зацепив баграми, подтащить нас поближе, так и бросай в их пасти: «Я не...» Так и говори: «Я не любил никого, кроме моей единственной, собирающей для меня самый тонкий свет, совершенной совершенством золотого Диска, милой моему сердцу, нежной касаниями своих лепестков, прекрасной, которая пришла за мной и с которой я вот-вот отчалю от пристани, да будет она увенчана короной Света».

Я смотрю на небо, на котором в этот момент вижу и облако, и птицу, и самолет, и светящийся дельтаплан, идущий своим курсом.

Время собирать пенки. Густеет в тазу пеннорожденная.

...Где лебедь мой? Где лебедь мой, чтобы плыть мне за ним на расстоянии рукавички и горя не знать?

А где я видела эту Любовь? От кого?.. Ну, конечно... конечно.

Однажды я услышала ее. На море. «Тетя Наташа!» – крикнул мне десятилетний мальчик, узнавая в толпе, разделяющей нас на набережной, и помахал мне рукой. Я даже чуть пригнулась от его крика, выпрямилась, увидела его, белобрысого, и помахала ему в ответ. Он стоял на причале, я – на какой-то дорожке. Мы разошлись, как баржа и катерок. Больше я его никогда не видела. К вечеру у меня поднялась температура. А увидела я его, если это кому-нибудь интересно, за день или два до этого. За день или за два я познакомилась совсем и не с этим мальчиком, а с его мамой. Они возвращались большой шумной компанией, в которой были и мои друзья, из Тихой бухты, пропитавшись солнцем, ветром, в венках из лилового кермека. Мы остановились поздороваться, пошутили про загары, вечера и веранды. Я не сказала мальчику и двух слов, ну, самое большее, бросила взгляд на его выгоревшие вихры и кожаные сандалии.

Узнавая меня через головы, просто радуясь этому, он выкрикнул мое имя. Согнувшись стрекозой на булавке, отброшенная этим ликующим криком на километры к зеленым подпалинам горы Сюрю-Кая, потому что дальше – некуда, я замерла, чтобы перевести дыхание. Аккорд радости по лазури. Что все оды к ней, слышанные в консерваториях, – болотные всхлипы, по сравнению с этим чистым, детским, сильным, ликующим возглашением моего имени... с такой любовью, такой любовью, что и сейчас слезы наворачиваются у меня на глазах.

АННА И АРМЕН