Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»

Государственный деятель должен учитывать консервативную позицию определенных социальных групп, если он не хочет обойтись без сотрудничества этих групп. Сталин мог позволить себе с одного раза отрубить головы Красной Армии. Он сделал это в буквальном смысле слова. Гитлер, однако, в своем затруднительном положении не мог себе позволить даже отстранить их in corpore (всех вместе) от дел. Хотя Гитлер верно понимал, «что круги, в которых я нуждаюсь для вооружения, не присоединились ко мне во время борьбы», как он якобы однажды сказал госпоже фон Белов, теперь, после того, как он стал всемогущим «фюрером» рейха, он должен был сделать все, чтобы завоевать их, тем более что он оставил их на их традиционных руководящих должностях в армии и администрации, — ввиду внешнеполитически обусловленного цейтнота даже вынужден был оставить. Так или иначе, надо было избегать всего, что могло бы привести к еще большему отчуждению этих кругов. Визионеры и пророки, однако, видят повсюду лишь «друзей» или «врагов» своих убеждений. Это, должно быть, относилось также и к Гитлеру и, следовательно, затруднило или вообще воспрепятствовало созданию основы доверия с теми кругами, которые в идеологическом плане не являлись его «сподвижниками». Не зря в кругах, находившихся в оппозиции к режиму, говорили о «внутренней эмиграции в армию». Отсюда очевидна установка части высшего офицерского состава по отношению к режиму. Непоследовательность, выразившаяся в принципиальном исключении надзора над вооруженными силами, с одной стороны, показывает наивность, с другой стороны, положительную оценку офицерского корпуса Гитлером, который не мог представить себе заговор с потенциальным противником в той форме, в какой он на самом деле практиковался позднее. Это запрещение мер наблюдения означало, что предательские происки, в которые абвер и начальник штаба армии были вовлечены с 1938 года, не могли быть предотвращены. Они стали известны руководству рейха лишь из материалов следствия после покушения 20 июля 1944 года. Они привели, в частности, к казни Канариса и Остера. О том, что произошло в этой связи до и во время войны, можно лишь строить догадки, поскольку далеко не все было за прошедшее время опубликовано. Достаточно вспомнить лишь заместителя Канариса генерала Остера, в 1940 году безустанно сообщавшего планируемые даты наступления голландскому военному атташе Засу и тем самым expressis verbis (явно) принимавшего в расчет высокие немецкие потери. По сей день окончательно не разоблачен «Вертер»[430]; через него, очевидно, все немецкое военное планирование во время войны с Россией попадало в руки советского Верховного командования.

До того времени командование вермахта выражало обеспокоенность в отношении всех внешнеполитических и военных решений Гитлера. Сошлюсь на отца: при объявлении всеобщей воинской повинности вермахт имел опасения по поводу 36 дивизий, которых не потерпят страны — гаранты Версальского договора. Когда этот факт как таковой был принят, их вдруг оказалось недостаточно. Хорошо помню, как отец, посмеиваясь, рассказал нам об этом. Я уже упоминал возражения Фрича против быстрого перевооружения, которое в то время требовалось по внешнеполитическим причинам, а также напряженность в отношениях между Гитлером и Верховным командованием вермахта во время Судетского кризиса. Армия уже тогда планировала государственный переворот. Также и по поводу наступления на Западе генералитет имел частью значительные опасения. Лишь только Россию армия рассчитывала разгромить в течение нескольких недель! Здесь опять же, должно быть, сыграли свою роль воспоминания о «предыдущей», Первой мировой войне.

Не следует ли искать отправную точку упомянутого Гальдером осторожного или даже негативного отношения консервативных офицеров к Гитлеру и его режиму, в определенной мере, в пропагандировавшемся Гитлером «народном сообществе», через которое они чувствовали себя в частной жизни задетыми сильнее, чем через внешнюю политику Гитлера? Стояло ли устранение из сферы принятия внешнеполитических решений в большей степени на переднем плане, чем внешнеполитические несогласия фундаментального характера? Можно ли игнорировать то, что для некоторых мотивом, ведшим к неприятию «ефрейтора» и его «народного сообщества», была попросту реакционная поза. Ведь как выразился о своем сословном сознании состоявший в сговоре с Черчиллем и Ванситтартом отпрыск старой прусской аристократии Клейст-Шменцин: «Аристократия должна настаивать на воспитанных на протяжении веков господской породе, господском чувстве и безусловном сознании принадлежности к верхам»[431].