Мой отец Лаврентий Берия. Сын за отца отвечает…

Он по своей натуре был аналитиком и никогда не спешил с выводами, основываясь лишь на собственном эмоциональном восприятии тех или иных событий. Для политика это вещь, считал он, абсолютно недопустимая. Вне всяких сомнений, наложила свой отпечаток на его характер многолетняя работа в разведке. Любой его вывод основывался на глубоко проработанном конкретном материале. Сужу даже по тому, как он формировал меня как личность, как приучал к систематическому труду, работе над материалами, сопоставлению фактов, прогнозированию.

Сказалась, очевидно, и его давняя тяга к технике. Даже если не имеешь непосредственного отношения к каким-то расчетам, само занятие ею требует аналитического склада ума. Я не раз наблюдал, как ответственнейшие решения, связанные, например, с новым оружием, он принимал за каких-то 15 минут. Но это чисто внешнее восприятие. Я-то прекрасно знал, что за этим стоит. Такому решению предшествовала колоссальная работа. И речь не только о многочасовых совещаниях, консультациях со специалистами, но и о самостоятельной работе над материалами. Так было, помню, когда решалась судьба ядерного проекта, проектов баллистических ракет, систем ПВО и других.

А еще это был очень целеустремленный, настойчивый человек. Если он брался за какую-то работу, то всегда доводил начатое до конца. Не чурался черновой работы, изнуряющих поездок.

Сколько я его помню, никогда не изменял выработанным еще в юности привычкам. Вставал не позднее шести утра. После зарядки минимум три часа работал с материалами. Возвратившись с работы, ужинал и вновь шел в свой кабинет. А это еще два-три часа работы. Исключением становились лишь дни, когда затягивались какие-то важные заседания.

Еще, разумеется, необыкновенное трудолюбие. Вот, пожалуй, слагаемые тех практических результатов, которых он достигал. В отличие от других членов Политбюро, занимавшихся, что скрывать, чистой демагогией да извечными «кадровыми» вопросами, ему ведь всегда поручалось конкретное дело. Допускаю, что и в партийной работе надо было иметь дело с людьми, заниматься какими-то организаторскими вопросами, но, по моему глубокому убеждению, претила она отцу именно тем, что не давала, да и не могла дать конкретного результата, а следовательно, и морального удовлетворения от сделанного. Когда отца в начале тридцатых направили из разведки на партийную работу, своего недовольства он не скрывал. Но и там, как человек деятельный, он нашел себе дело. Строго говоря, в общепринятом смысле партийной работой он и не занимался, отдав ее на откуп аппарату. Сам же в течение тех нескольких лет, используя права главы республики, поднимал народное хозяйство Грузии. Позднее он и сам не раз подчеркивал, что не дело партии подменять хозяйственные органы, но тогда, в тридцатые, видимо, иначе просто было нельзя. Тот же первый секретарь ЦК партии республики, если он, конечно, не был по натуре аппаратчиком, мог немало сделать и в промышленности, и в сельском хозяйстве, и в строительстве. Должность первого секретаря ЦК позволяла отцу активно вмешиваться в хозяйственные проблемы и решать их на самом высоком уровне, чего, скажем, при всем желании не могли сделать сами хозяйственные руководители.

К сожалению, в дальнейшем партийные органы превратились всего лишь в контролирующие органы, далекие от решения практических задач.

Наверное, это странно звучит, но мой отец был очень мягким человеком. Странно, потому что за последние сорок лет столько написано о допросах, которые он якобы проводил в подвалах Лубянки, о его нетерпимости к чужому мнению, о грубости. Все это, заявляю откровенно, беспардонная ложь. Это по его настоянию — в архивах есть его записка в Политбюро и ЦК по этому поводу — был наложен запрет на любое насилие над обвиняемыми. Это он сделал все, чтобы остановить колесо репрессий, очистить органы государственной безопасности от скомпрометировавших себя активным участием в массовых репрессиях работников. Впрочем, это тема отдельного разговора, от которого я ни в коей мере не собираюсь уходить. Пока скажу лишь одно: не был мой отец тем страшным человеком, каким пытались его представить в глазах народа тогдашние вожди. Не был и не мог быть, потому что всегда отвергал любое насилие. Даже когда говорят, что отец, став наркомом внутренних дел, разогнал «органы», повинные в злодеяниях 30-х годов, это не так. Ушли, вынуждены были уйти и понести ответственность лишь те следователи, сотрудники лагерной охраны, кто нарушал закон. Этого отец не прощал ни тогда, ни позднее. А тысячи и тысячи честных работников продолжали бороться с уголовной преступностью, как и прежде, работали в разведке и контрразведке. Насколько известно, приход нового наркома внутренних дел связан и с самой реорганизацией карательных органов, и с массовым освобождением из тюрем и лагерей сотен тысяч ни в чем не повинных людей.