Мой отец - Лаврентий Берия

Отец к тому времени никакого отношения к органам государственной безопасности не имел, иначе ход бумаге на Кузнецова конечно бы не дал. А «доброжелатели» постарались, преподнесли эту историю Сталину соответствующим образом. Понизили адмирала в звании, сняли с должности.

Второй раз его уже Хрущев убрал. Не мог Николай Герасимович смириться с тем, что флот гибнет – дело всей его жизни. До ЦК доходило все, что о высоком начальстве боевой адмирал думал. Так в очередной раз Кузнецова и «ушли».

А судьба адмирала Галлера, командующего Балтийским флотом, сложилась еще более трагически. В 1948 году состряпали на него «дело», обвинили в передаче секретных сведений за границу. В 1950 году в тюрьме в Казани он и скончался.

Такие люди стояли во главе флота. Еще за несколько дней до войны адмирал Кузнецов приказал перевести все флоты и флотилии на оперативную готовность N 2. 21 июня был отдан приказ о переводе всех Военно-Морских Сил на оперативную готовность N 1. Первые же налеты противника на корабли и военно-морские базы были успешно отражены. Ни одна боевая единица не была выведена из строя.

…Прошло уже много лет, но я, как и все люди моего поколения, хорошо помню то лето сорок первого. Война не обошла и нашу семью. До войны я мечтал поступить на физмат Московского университета, серьезно готовился к учебе, но выпускникам сорок первого было уже не до этого. Никому ничего не сказав, отправился с друзьями в райком комсомола. «Хотим на фронт!» Встретили нас хорошо, но когда зашла речь о моей фамилии, вышла заминка…

Когда возвратился домой, отец уже обо всем знал. – Правильно решил! – это была его первая фраза. Мама тоже одобрила. Так я попал в подмосковную разведшколу. Немецкий я знал хорошо, имел квалификацию радиста первого класса. Так что особых проблем не было. Ребятам, не знавшим радиодела, приходилось труднее.

Готовили нас по ускоренной программе. Стрельба, хождение по азимуту, физическая подготовка, прыжки с парашютом, шифровальное дело…

О том, что 7 ноября состоится, как обычно, военный парад на Красной площади, никто из нас и предположить не мог. В шесть утра подняли все разведшколы и – в Москву. Я попал в оцепление за Мавзолеем. Зрелище для курсантов было потрясающее. Немец под Москвой, а тут военный парад.

В конце ноября мы шли уже на бреющем над Балтикой. Наша группа должна была десантироваться на территории Германии, в районе Пенемюнде. Именно там, как теперь известно, находился ракетный центр фон Брауна. Легенды у моих спутников-немцев, кстати, были отработаны до мелочей. Мне предстояло, как радисту, передавать в Центр информацию об испытаниях нового оружия.

Мы уже готовились к выброске, когда экипаж предупредил: «Возвращаемся: сильный туман».

Неудачей закончилась и вторая попытка. Самолет вышел в заданный район, но сигнала с земли не получил. Сели почему-то в Казани, причем неудачно, повредили шасси. На двух других самолетах нашу группу отправили в Москву.

Вскоре узнали, что нас в полном составе перебрасывают на юг. Куда? Зачем? Ответа не последовало. Вообще такие вещи не обсуждались.

Понимали, конечно, что не на отдых летим, но вопросов хватало. Нас ведь всех готовили для работы в Северной Германии. Но у начальства, видимо, были какието свои соображения. Во всяком случае, о том, что в глубокий тыл врага можно попасть через Иран, мы не догадывались.

А Москва готовилась к обороне. В зоопарке появились крупнокалиберные 100-миллиметровые зенитные орудия. Осколками от разорвавшихся снарядов были усеяны и площадь Восстания, и Садовое кольцо, и двор нашего дома по Малоникитской. Когда начинался налет, родители, если не находились в те часы на службе, заходили в дом. Как и большинство москвичей, ни отец, ни мать бомбоубежищем не пользовались. Его просто не было поблизости.

Прощаясь с близкими, я покидал, по сути, прифронтовой город. Эвакуировались в Куйбышев Наркомат иностранных дел, иностранные посольства, некоторые ведомства. Сталин приказал убрать из Москвы всех лишних, как он выразился, людей. Вместе с тем не был эвакуирован ни один завод, работающий на оборону. Продолжали работать все необходимые службы, включая Наркомат внутренних дел. Часть людей, правда, все же уехала. Как уже наверняка догадался читатель, это были сотрудники НКВД, «обслуживающие» иностранных дипломатов…

О возможном отступлении никто и не помышлял. Сталин, вопреки бытующей версии, сразу же сказал военным:

– Ни при каких условиях Москву мы не сдадим! Правда, в самом сталинском окружении нашлись люди, которые «по доброте душевной» предложили Сталину покинуть на время столицу.

– Вам надо непременно уехать, – советовал, в частности, Щербаков, первый секретарь Московского комитета партии и секретарь ЦК. Позднее он стал начальником Главного политуправления Красной Армии. Вреда, к слову, принес едва ли не меньше печально известного в среде военных Льва Мехлиса. Хотя, скрывать не буду, как человек был симпатичен.