Мой отец – нарком Берия

«Я вхожу к Сталину с каким-то срочным делом, как всегда, без доклада. Я застаю Сталина говорящим по телефону. То есть не говорящим, а слушающим – он держит телефонную трубку и слушает. Сталин слушает и ничего не говорит. Наконец я с удивлением замечаю, что на всех четырех телефонных аппаратах, которые стоят на столе Сталина, трубка лежит и он держит у уха трубку от какого-то непонятного и мне неизвестного телефона, шнур от которого идет почему-то в ящик сталинского стола. Я еще раз смотрю: все четыре сталинских телефона: этот – внутренний цековский для разговоров внутри ЦК; вот “Верхний Кремль” – это телефон для разговоров через коммутатор “Верхнего Кремля”; вот “Нижний Кремль” – тоже для разговоров через коммутатор “Нижнего Кремля”; по обоим этим телефонам вы можете разговаривать с очень ответственными работниками или с их семьями; Верхний – соединяет больше служебные кабинеты. Нижний – больше квартиры; соединение происходит через коммутаторы, обслуживаемые телефонистками, которые все подобраны ГПУ и служат в ГПУ.

Наконец, четвертый телефон – «вертушка». Это телефон автоматический, с очень ограниченным числом абонентов (60, потом 80, потом больше). Его завели по требованию Ленина, который находил опасным, что секретные и очень важные разговоры ведутся по телефону, который всегда может подслушать соединяющая телефонная барышня. Для разговоров исключительно между членами правительства была установлена специальная автоматическая станция без всякого обслуживания телефонистками. Таким образом секретность важных разговоров была обеспечена.

…Итак, ни по одному из этих телефонов Сталин не говорит. Мне нужно всего несколько секунд, чтобы это заметить и сообразить, что у Сталина в его письменном столе есть какая-то центральная станция, при помощи которой он может включиться и подслушать любой разговор, конечно, «вертушек». Члены правительства, говорящие по «вертушкам», все твердо уверены, что их подслушать нельзя – телефон автоматический. Говорят они поэтому совершенно откровенно, и так можно узнать все их секреты.

Сталин подымает голову и смотрит мне прямо в глаза тяжелым пристальным взглядом. Понимаю ли я, что я открыл? Конечно, понимаю, и Сталин это видит. С другой стороны, так как я вхожу к нему без доклада много раз в день, рано или поздно эту механику я должен был открыть… В деле борьбы Сталина за власть этот секрет – один из самых важных: он дает Сталину возможность, подслушивая разговоры всех Троцких, Зиновьевых и Каменевых между собой, всегда быть в курсе всего, что они затевают, что они думают, а это оружие колоссальной важности. Сталин среди них один зрячий, а они все слепые.

…Я – член партии. Я знаю, что один член Политбюро имеет возможность шпионить за другими. Должен ли я предупредить этих остальных членов Политбюро? И, наконец, если Сталин подслушивает Зиновьева, то, может быть, Зиновьев каким-то образом в свою очередь подслушивает Сталина? Кто его знает».

Я довольно скептически отношусь к воспоминаниям Бажанова. Разумеется, я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть увиденное им в Кремле в те годы, о которых он пишет, но, уверен, Сталину все это было, уж поверьте, ни к чему. Для прослушивания существовала специальная служба. Вначале она находилась в ведении ЦК партии, а не НКВД, как принято считать. А слежка за членами правительства велась еще со времен Ленина. И это не секрет. Здесь Сталин и все последующие руководители государства ничего нового не открыли. Если помните, рассказывая о существовании подслушивающей аппаратуры в Кремле, Бажанов говорит о своем разговоре с Мехлисом, который «был в курсе». Вот еще одно подтверждение того, что занимались этим не чекисты, а партийные органы. И я уверен, что Сталину докладывали все, что его интересовало. Так что заниматься такими вещами самому Генеральному секретарю явно не было необходимости…

Если говорить о законности таких действий, то известно ведь, что в те времена разрешения прокуратуры на установку подслушивающей аппаратуры не требовалось. Все делалось по указанию аппарата ЦК. Иногда эти задачи возлагались на специальные органы, но опять же по указанию ЦК.

Соответствующие подразделения в состав НКВД одно время входили, но не в тот период, когда мой отец был наркомом внутренних дел. Тогда как раз они находились в ведении ЦК. Партийный аппарат ими и руководил. Сама же подслушивающая аппаратура – я ее, конечно, видел, – разрабатывалась в специальных лабораториях НКВД, Наркомата связи и других ведомств. Но, вполне понятно, использовали ее и контрразведчики, и разведка. Техника, как я уже говорил, была совершенная.

Не была исключением и наша семья. О том, что нас «слушают», мы отлично знали. Было это уже после войны. Знали мы из первых уст, как говорится (один из инженеров, устанавливавший в нашем доме подслушивающую систему, – человек честный и порядочный – счел нужным рассказать об этом моему отцу), и кто дал соответствующую команду… Как всегда, дирижеры сидели не на площади Дзержинского, а в ЦК. Контроль за высшим эшелоном партийный аппарат не ослаблял никогда.