Мой ответ - нет

Да, вот еще — я расскажу вам об одном молодом, красноречивом пасторе!

В первый раз, как мы появились за общим столом, мы приметили очень большое уныние между дамами. Не попытался ли какой-нибудь отважный господин влезть на гору и не свалился ли оттуда? Не получены ли неприятные политические известия из Англии, поражение консерваторов, например? Не сделался ли переворот в модах в Париже, и все наши лучшие наряды не сделались ли никуда негодны? Я обратилась за разъяснением к единственной даме, которая из всех присутствующих одна была весела — к моему другу Дорис, разумеется.

— Какой день был вчера? — спросила она.

— Воскресенье, — ответила я.

— Из всех грустных воскресений, — продолжала она, — это было самое грустное во всем календаре. Мистер Майлз Мирабель говорил свою прощальную проповедь в нашей временной капелле наверху.

— И вы еще не оправились?

— У нас у всех разбито сердце, мисс Вайвиль.

— Я спросила, какого рода проповеди предпочитает мистер Мирабель. Леди Дженивей сказала: „Придите в нашу комнату после обеда. Предмет слишком печален, чтобы рассуждать о нем на публике“.

Она сначала познакомила меня с преподобным джентльменом — то есть показала мне его фотографии. Было два портрета. Один представлял только его лицо. Другой изображал его во весь рост в сутане. Каждая дама из его прихожанок получила, как прощальный подарок, эти две фотографии. „Мои портреты, — не без юмора заметила леди Дорис, — единственные целые экземпляры. Другие все испорчены слезами“.

Вы теперь ожидаете описания наружности этого очаровательного человека? То, чего не сказала мне фотография, моя приятельница дополнила рассказом. Вот результат: он молод — ему нет еще и тридцати. Черты его лица нежны; глаза голубые, руки красивые, а перстни еще красивее. А какой голос, какие манеры! Его прелестные светлые волосы густо рассыпаются по плечам; а его глянцевитая волнистая борода доходит до нижних пуговиц жилета.

Что вы теперь думаете о преподобном Майлзе Мирабеле?

Жизнь и приключения нашего очаровательного молодого пастора служат красноречивым доказательством святой терпеливости его характера; от таких испытаний изнемог бы обыкновенный человек (пожалуйста, заметьте, что в этом месте леди Дорис говорит языком его обожательниц, а я передаю слова леди Дорис).

Он был клерком у стряпчего — и несправедливым образом лишился места. Он читал публичные лекции о Шекспире — и на них никто не бывал. Он был секретарем странствующего общества концертов — и был обманут несостоятельным содержателем. Он вел переговоры об устройстве иностранных железных дорог — и был отставлен бессовестным министерством. Он был переводчиком в издательской конторе — и объявлен неспособным. Он прибегнул к драматической критике — и развращенный издатель отказал ему. Разочаровавшись во всем, он, наконец, принял духовный сан — не без протекции влиятельных друзей. О, счастливая перемена! С этой минуты его труды сделались благословенны. Уже два раза ему дарили серебряные чайники, наполненные соверенами. Куда бы он теперь ни отправлялся, драгоценное сочувствие окружало его; и на многих семейных обедах для него всегда был готов прибор. Теперь он отозван в Англию — по приглашению значительного духовного сановника, предпочитающего теплый климат. Ему достался деревенский приход, отдаленный от городов и находящийся в пасторальном уединении. В той глубинке проживают одни овцеводы. Да окажется достойным стада пастырь!

Здесь, милая моя, я должна напомнить — отзыв о мистере Мирабеле сочинила не я. Это часть его прощальной проповеди, сохранившаяся в памяти леди Дорис, которая показывает (опять говоря языком его поклонниц), что самое искреннее смирение может находиться в характере самого талантливого человека.

Позвольте мне только прибавить, что у вас будет случай видеть и слышать этого популярного проповедника, когда обстоятельства позволят ему проповедовать и в больших городах. Я истощила все мои новости и начинаю чувствовать — после этого длинного, длинного письма, — что пора ложиться спать. Нужно ли говорить, что я часто говорила о вас с Дорис. Она умоляет вас сделаться также ее другом, когда мы опять встретимся в Англии.

Прощайте, дорогая, пока. С нежнейшей любовью —

Ваша Сесилия.

P. S. У меня новая привычка! На случай, если проголодаюсь ночью, я держу под подушкой коробочку шоколада. Вы не можете себе представить, как это удобно. Если я когда-нибудь встречу человека, который осуществит мой идеал, я поставлю условием брачного контракта шоколад под подушкой».

Глава XXI Полли и Селли

«Я только расплачусь, если останусь дома; лучше уйду», — подумала Эмили, прочитав беззаботное письмо подруги.