Мои палачи (СИ

Машинально сдвигаю колени, когда он кидает в них брелок.

— Ладно, давай по-честному, — Артур выбирается на парковку. — С двадцати шагов. Я первый.

— Хорошо.

— Если промажу — стреляешь ты.

— Я не промахнусь.

— Я знаю. Всё равно. Или я, или ты.

— Понял.

Слушаю эти приготовления, уверенные мужские голоса, словно они обсуждают партию в тире, пальбу по тарелкам, взглядом мечусь по таким похожим лицам, с одинаковой решимостью в глазах, и убеждаюсь, что они спятили.

— Алан, — неуверенно зову.

— Я сказал. Брысь отсюда, — он хлопает дверью водителя, отрезая меня от них.

Сквозь стекло смотрю на Артура. Ловлю его взгляд. Быстрый, краткий, он словно со мной прощается насовсем, и мне становится ещё хуже.

Включаю зажигание. Рука трясётся. Руль тяжёлый. Отползаю на пару метров и останавливаюсь.

В зеркале вижу, что Артур берет пистолет. Поворачивается спиной и широкими шагами отсчитывает расстояние.

Верчусь в кресле, вокруг глухая тишина, никто не уезжает, не приезжает, ночь, пустой паркинг. Есть, наверняка, камеры, но охрана могла не заметить возню. Или заметила, но не успеет.

Артур оборачивается. Алан не двигается, напряжённая поза, прямая спина, кажется, что он не в двадцати шагах, а чуть ли не в упор, очень близко, Артур его застрелит. А если промажет, то Алан в него точно попадёт. У меня на глазах, бам.

Хватаюсь за ручку, готова выпрыгнуть. Нет, нельзя. Наеду машиной. Разгоню их. Нет, скорее задавлю.

Надо привлечь внимание охраны. Сигнализация, авария…

Пристегиваюсь. Сдаю назад. Разгоняюсь, выворачиваю руль и врезаюсь в ряд запаркованных машин.

Глава 50

— Он обещал, что в среду вечером приедет. Вот я и жду, — говорят по телевизору в каком-то популярном ситкоме.

Спрыгиваю с окна.

Тоже жду.

Только у меня понедельник. Утро, частная клиника и гипс на левой руке.

Гуляю по палате, пью кока-колу из банки, проверяю телефон — ничего не меняется. Мама не звонит, не идёт. Задержусь здесь ещё хоть на пару дней — пропущу рейс.

А мне этот перелом и без того мешает. На горячей линии авиакомпании сказали, что если гипсу не менее двух суток — на борт меня не пустят.

Но с рассвета субботы до сегодняшнего утра уже двое суток есть. Так что осталось выбраться из клиники.

Набираю маму. Слушаю гудки. За дверью раздается музыка ее сотового.

И она заходит в палату.

Несусь ей навстречу. Запинаюсь на тапочке.

— Господи, Юля! — она едва успевает меня подхватить за здоровую руку. — Куда скачешь? Ещё и ноги переломаешь, — осторожно, не касаясь травмированной конечности, прижимает меня к себе. — Ну, как ты?

— Отлично, — бодро заверяю. — Можно прямо щас ехать домой. Зачем мне тут сидеть? Не понимаю. Обычно людям сразу в травмпункте оказывают помощь. И посылают восвояси. Никто не валяется в кровати.

Она вздыхает. Отходит к столу, выгружает из пакетов гостинцы.

Фрукты, соки, сладости, контейнеры с домашней едой…

Так.

— Мам, — стараюсь не поддаваться панике. — Мы же договорились. Ты приедешь и меня заберёшь.

— Юль, — в том же тоне отвечает она. — Артур сказал, что надо полежать. Мало ли. У тебя в организме недостаток кальция. Хрупкие кости. Как бы осложнений не было.

— У меня, — выделяю интонацией, — осложнений нет. Это у Артура осложнения. На мозге.

— Юля, — она с укоризной качает головой.

— Двадцать три года Юля, — брякаю банкой с газировкой об стол и в стороны летят мелкие брызги. — Я свободный человек. Почему некоторые, пользуясь своими одноклассниками-крутыми-врачами, насильно держат людей в больнице? Я не могу уйти, пока не разрешит Артур. Ты сама вслушайся.

— Ну ладно тебе нагнетать, — она миролюбиво отмахивается, присаживается в кресло. — Этот травматолог…как его…Роман? Артур сказал, что очень хороший специалист. Для твоего же здоровья.

— Ага.

— Вот тебе и ага. Юля, ты успокойся. И посиди, не мельтеши. Разговор есть.

Начинается.

Плюхаюсь напротив. Бездумно пялюсь в висящий на стене тиви.

Она говорит:

— Артур-то не понимает, куда ты рвешься. А я знаю. К рисовальщику своему ты рвешься.

Закатываю глаза.

Вот зачем я тогда ей наплела про идиотского художника?

— И в санатории вы поругались тоже из-за этого твоего маляра, — продолжает она обзывать несуществующего мужчину. — Но ты задумайся, к чему тебя твои глупости привели. Психанула, полезла на нервах в машину, парковку разворотила. Ты руку сломала, Юля! А все из-за этого…мазилки. Тюбика с краской. Бумагу марать — все, что он умеет. А Артур, ты посмотри, — она кивает на воображаемого Артура, — день и ночь под дверью сидит.

Хмурюсь, понимая, к чему она клонит.

— Нет, он сюда не зайдет, — говорю прежде, чем мама успевает открыть рот. — Врач на моей стороне. Ему скандалы в клинике не нужны. А мы опять начнем кричать.

— Так не кричи, — она пожимает плечами. — Знала бы ты, как Артур себя винит за твой перелом. Осунулся весь, смотреть страшно.

Не удерживаюсь от смешка.

Знаю я, как он себя винит. И за перелом, и за то, что мы прикрыли скандал моим неумением управлять транспортным средством.

Когда приехали сюда в субботу утром, и начали прямо у палаты ругаться, Алан, наконец, сообразил, что это уже перебор. И больше не отсвечивает.