Мои палачи

- Что Настя? Я не права? Он с тобой носится целыми днями. Ах, Юля, Юля. А ты ещё и недовольна. Чего смотришь? Не так?

- Ты это из-за ресторана что ли? - все ещё не понимаю, фонарь на крыльце отбрасывает на ее лицо тени, делая черты перекошенными, и подругу я узнавать перестаю, - я сказала Артуру, что не нужно. У меня красный диплом, я и сама не дура, и...

- При чем тут твой диплом? - она отмахивается. Отворачивается к перилам, через плечо бросает. - Извини, но я тебе правду сказала. Мы не в Ватикане. Не любишь человека - уходи от него. Никто мешать не станет.

Она больше не поворачивается, молча дымит. Растерянно смотрю на Марину - та жмёт плечами.

- Понятно, - наваливаюсь на дверь, захожу в дом. В горле першит, от обиды дрожат губы. Я вижу, что он старается сохранить отношения, пусть и идиотскими способами, и я мирюсь со всем, что он делает, пытаюсь забыть, и заново его полюбить, не бывает чувств спокойных, никто не может вечно отсиживаться в тихой гавани, случаются штормы, и они не обязательно конец всему.

Настя несправедлива, сама килограммами вываливала жалобы на измены, так чего не ушла, чего замуж вышла?

Захожу в столовую и натыкаюсь на Олли со стопкой тарелок. Она ядовито улыбается:

- Юля, конечно, помогать мне не надо, сама накрою на стол, иди, общайся.

- Я на крыльце не одна стояла, - огрызаюсь.

- А зачем на других смотреть? Все с крыши прыгнут, и ты прыгнешь? - приводит старый гротексный пример правильного поведения.

Иду за ней на кухню, натыкаюсь на Артура, вырулившего из гостиной. Он удерживает меня за рукав, наклоняется к моим волосам.

- Курила? - подозрительно щурится.

- Рядом стояла.

- Врёшь.

- Артур, мне некогда.

- Мы же договорились, - он не отпускает. Сводит брови. - Никотин разрушает кожу и зубы. Я уже не говорю о будущих детях.

- Ты сам куришь.

- Не мне детей вынашивать.

- Настя с Мариной тоже курят.

- А если они с крыши прыгнут?

Быстро моргаю. Они с матерью надо мной издеваются похоже.

- Юля! - кричит она с кухни. - Долго мне ждать? Надо отнести на стол горячее.

- Слышал? Дай пройду.

На кухне торчат Олли и Андрей. Он раскладывает в тарелке нарезку, подвигает мне огромное блюдо с запечёным мясом, от которого поднимается пар.

Неловко подхватываю блюдо. Сервиз нагрелся, оглядываюсь в поисках прихватки.

- Тяжело? - замечает мою заминку Андрей. - Давай мне.

- Ничего, не принцесса, донесет, - влезает Олли. Попыхивает своей шоколадной сигаркой. - Совсем Артур разбаловал, тарелку поднять не может.

- Дело же не в тарелке? - с грохотом ставлю блюдо обратно на стол. - Что вас конкретно не устраивает?

- Мам, все, я отнесу, - Андрей встаёт между нами, берет ее за плечи. - Иди, посиди.

- Дело не в тарелке, - соглашается Олли. - Просто тебе надо не только о себе думать.

- Например? - чувствую, что меня втягивают в перепалку, но остановится не могу. - Я одна всегда виновата. Я трясу волосы на стол, я не помогаю, у меня нет щёчек.

- Ты и Артуру голову задурила, - Олли обходит Андрея, идёт в столовую, - ему работать надо. А не тебя развлекать по курортам.

- Он сам хотел.

- Мне-то не рассказывай. Я людей насквозь вижу.

- Знаете что, Олли, - решительно иду за ней с намерением послать ее к черту, всё с меня хватит.

- Юля, угомонись, - позади предупреждает Андрей, я не обращаю внимания, но вдруг он говорит то, что заставляет меня резко обернуться. - Ш-ш, стой ты. Плохая киса.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 36

Тишиной можно резать меня, мясо, Андрея.

Лучше Андрея.

Он смотрит на меня, внимательно, спокойно, и, наверное, я все таки ослышалась. Но переспросить не могу, язык - пудовая гирька, к нёбу прилип.

В упор, не мигая, он следит за моими шагами обратно к нему. Позы не меняет, слегка наклонившись вперёд, вытянутыми руками упирается в столешницу. На лоб спадает русая челка, он едва заметно кивает головой. Словно спрашивает.

Слышала ли я. И если да - о чем думаю.

Подхожу. Нас разделяет стол. У него пристальный взгляд. У меня дергается щека. Мы молчим, зависли в одном фрагменте немого черно-белого кино.

Да, он точно это сказал. И на вид не волнуется, так и стоит в нахальной развинченной позе, кажется, если я начну раздирать ногтями его лицо, он даже не шевельнется.

Швыряю в него солонку. За ней салфетницу, за ней груду вилок. Он не морщится, не двигается, приборы со звоном падают, я закипаю от злости. Он ничего не говорит, будто нам нечего обсуждать, и той короткой фразы хватило, но ведь ее мало, очень мало, мне нужен его голос, и я замахиваюсь.

Одну за другой он терпит пощёчины, на коже остаются следы моих пальцев, и у меня уже горит ладонь, когда он хватает меня за шею и сдавливает. Хрипловато-заботливо предупреждает:

- Ладошку отбьешь, Юля. Болеть будет.