Мой папа Штирлиц

Внезапно нас опрокинул и оглушил звонок входной двери. Решив, что это посылка от кого-то из Сашкиных родственников с очередным свадебным подарком, я побежала открывать. Не тут-то было! Вместо обещанного надеждой почтальона на пороге с радостным гиканьем возникла лихая орда друзей. В руках у них был портвейн, а в глазах читалась такая сокрушительная решимость, что я невольно отступила. Наперебой они кинулись целовать и поздравлять меня с днем рожденья, сзади по лестнице подтягивались обозы с их миловидными подругами, черт бы их побрал!... Мне ничего не оставалось, как, сглотнув досаду, срочно привести себя в порядок и метать на импровизированный стол принесенное теми, кто считал себя лучше или хуже мифического, но, в сравнении с ними, совершенно безобидного, татарина. Словом, вспомнив собственную формулу счастья, пришлось благодарно принять неизбежную неудачу и гармонично раствориться в резвящейся реальности.

Через секунду и следа не осталось от нашего с Сашкой интимного уюта. А еще через полчаса в салатных тарелках чернели бычки, магнитофон орал, как пьяный грузчик, а друзья, забыв о виновнице торжества, занялись своими обычными делами: Мишка пел, Костик интеллигентно блевал, Марик "права качал", то есть убеждал очередную избранницу не откладывать на завтра секс, который может быть уже сегодня. Дело было вечером. Нам с Сашкой делать было нечего, кроме как по-прежнему сидеть на диване, втайне утешаясь тем, что рано или поздно, скорее всего очень поздно, нашествие кончится, и мы вернемся к исходной точке.

Шустрым, вечно забегающим вперед событий внутренним взором, я видела, как дверь за гостями захлопывается, я выгребаю прочь мусор, объедки; в раскрытое окно уплывает запах перегара, табачного дыма, похоти, а вместе с ними и само воспоминание о чужом непрошеном веселье, как внезапно услыхала, вернее догадалась что где-то там, внутри коммунальных джунглей уже давно захлебывается истерикой телефонный звонок.

Только благодаря моему противоестественно развившемуся в коммунальных сражениях слуху, звук его сумел пробиться ко мне сквозь хмель, усталость, и шум взбесившегося зверинца. Пришлось мягко отстраниться от полусонного Сашкиного объятья и на ощупь пробираться сквозь слоистый сигаретный туман и танцующих. Стоило же приоткрыть дверь в полутемный, загроможденный ржавыми велосипедами и тазами коридор, как на меня с удесятеренной силой набросилась его, будто из клетки, вырвавшаяся трель. Матернув про себя запропастившуюся куда-то бабку, я кинулась к телефону, но потом сменила бег на балетные прыжки, чтобы поймать свое летучее отражение в мутноватом общественном зеркале и с чувственным придыханием сказать в трубку: "Алло?".

В хронически простуженном эфире раздалось сначала тягостное молчание, а потом знакомый, но искалеченный болью голос сказал:

– Лека, это я опять... Девочка моя...

Нет, конечно же это была не мама. Маму я навещала всего несколько дней назад, и позвонить из больницы она никак не смогла бы. Однако голос был знакомый, как скрип входной двери в родном доме. Наконец я узнала. Звонила тетя Надя, мамина подруга, с детства заменившая мне толпу не слишком любезных родственников. Сегодня она уже почти час промурыжила меня на телефоне. Сашка соскучился, прибрел ко мне в коридор и, невзирая на мои немые мольбы, стал щекотать за ухом кончиком моего же локона. Было и сладко и мучительно. Очень хотелось отвязаться, наконец, от тетьНадиных вязких, как рахат-лукум, словесных пустяков. Меж тем приходилось, кивая для убедительности, хоть абонентка не могла меня видеть, терпеливо благодарить и изо всех сил сдерживаться, чтобы не выдать своего тайного веселья.

Скрыв очередной укус досады, как всегда с чуть притворным энтузиазмом, я ответила: "Теть Надь, у вас все в порядке?" В ответ я услышала, как она молчит, дышит, словно только что пробежала кросс, и сердце мое бухнулось куда-то в ноги.

Наконец она выдавила:

– Лека, ты только не пугайся, это наверняка ошибка, мне только что позвонили из Орехова – у тебя никто не отвечал... Сказали "Валя умерла."

– Какая Валя?

Все мгновенно поняв, я инстинктивно заслонилась надеждой, что умерла какая-то наша общая знакомая, но не МАМА!

– Лека, мужайся...

Недослушав, я отбросила трубку и осела в мягко вспорхнувшую коридорную пыль.

3

Не знаю, сколько времени я просидела так, силясь унять рвавшиеся наружу рыдания и вздрагивая при каждом новом взрыве хохота из ставшей вдруг непереносимо враждебной комнаты, пока в светлом проеме коридора не показался вытянутый Сашкин силуэт.

– Что с тобой, малыш?

Я сидела на корточках в темном углу , рядом с болтавшейся на шнуре трубкой, откуда навязчиво доносилось:

– ОА, ОА, ОА...

Стуча зубами, я попросила:

– Саш, поговори с ней...

Он послушно взял трубку, а во мне вдруг вспыхнула и ярким светом все озарила надежда, что сейчас он услышит и поймет что-то такое, от чего через секунду мы уже будем смеяться и...

Очень серьезно все выслушав, Сашка заговорил со мной ласково и фальшиво, как ветеринар делающий укол раздавленной грузовиком собаке.