Мой папа убил Михоэлса

А я-то, я-то!.. Господи, как с луны свалился! И что теперь делать? Добиваться, чтобы выпусти-ли? Но почему должны выпустить меня, а не Салтыкова, который на десять лет меня младше - парнишка раздобыл где-то ржавую немецкую каску и примерил (у себя дома!), но кто-то увидел в окно... А Карл Ефремович Шнейдерман вручил в 24-м году Троцкому букет цветов от бакинских комсомольцев. Откуда ему было знать, что Троцкий в дальнейшем окажется шпионом - его и Киров в тот день обнимал, а машину по главной улице на руках пронесли... Рабочий Локтионов написал какое-то сумбурное письмо в ЦК - чудак, вроде меня... Оборванец-доходяга (забыл его фамилию) сидит за намеренье застрелить Берию из ППШ. Никаких намерений у него никогда не было, кроме выпить-закусить, и ППШ тоже не было. Жену, может, и пнул когда "носаком" (так он говорил), а Берия ему вовсе ни к чему...

Убитый всем, что я увидел, а в особенности услышал, я перестал есть без объявления голо-довки, я уже понял, что никакими голодовками и демонстрациями горю не поможешь, просто хотелось умереть. Кстати, кормили там не хуже, чем в каком-нибудь рядовом доме отдыха, так что в этом смысле я весьма неудачно выбрал, где голодать. Дней пять я не притрагивался к пище, только пил воду из крана. Как-то перед ужином ко мне подошла грузная нянька с добрым лицом и зашептала:

- Иди ешь, обязательно ешь, а то заберут туда, откуда и рад будешь, да не воротишься... Хоть плачь тогда, хоть об стенку бейся, хоть на колени становись... А здесь, смотри, и книги, и шашки, и покурить дают, и делай, что хочешь!.. Иди, ешь...

Я послушался и направился к столу. Во время ужина, действительно, явились два здоровенных санитара и уставились на меня, но нянька замахала на них руками - ест, мол. Они постояли, посверлили меня глазами и ушли.

За режимом в отделении, и вправду, никто не следил, можно было делать, что хочешь, так что я ночами почти никогда не спал, а ошивался в туалетной.

Душевнобольных отделяли сразу, еще за тем столом, где со мной беседовали профессор Введенский и "королева Марго", Маргарита Феликсовна. В наше отделение клали сомнительных - заключенных с "реактивным психозом", то есть заболевших уже в тюрьме или лагере (большинство, разумеется, было симулянтами). Иногда арестованный так "не поддавался" следствию, что выводить его на суд было просто опасно - он сам потребует экспертизы, а это нечистая работа, особенно если попадался "неплановый", вроде меня.

- Институт мирового значения!..- шептал мне на ухо Венька.

Никого не обманывала больничная обстановка, белые халаты, спокойствие персонала, хорошая еда. Все знали, что под халатами погоны. Но друг друга боялись еще больше. Если кто буянил, и его утаскивали в изолятор, воображению зэков рисовалось: ни в каком он не в изолято-ре, ходит сейчас себе по городу, отгуливает выходные, а потом опять на работу - или в палату, или в общую камеру. Боялись, например, Иккимовича - у него прическа не зэковская. То, что он никого ни о чем не расспрашивал - он сам любил поговорить - считали умелой провокацией. Были уверены, что покривившийся плафон в уборной - чувствительный микрофон, и подолгу разглядывали его лампочка в нем не горела.

В виде исключения попадались и у нас в отделении настоящие психи. Вахрамеев, бывший начальник паспортного стола, шептал всем и каждому:

- Пиши письмо Маленкову, мол, согласен работать. Кадры им нужны. Но свои условия оговори. Я потребовал - два месяца в Сочи и две тысячи в месяц. Буду разведывать с помощью фокусов и манипуляций.

То же самое он заявил и комиссии, ему ответили, что обдумают его предложение. Никаких фокусов и манипуляций, кроме как под одеялом, за ним не замечали. Преступление он совершил серьезное: уже будучи на пенсии, в один прекрасный день ворвался в американское посольство и попросил политического убежища, но за что его преследуют, объяснить не мог. Твердил только, что в колхозах плохо живут. Видимо, американцы сочли эту информацию недостаточно ценной и стали гостя деликатно выпроваживать.

- Меня заберут, как только я выйду от вас!

Ему посочувствовали.

- Я согласен работать на вас с помощью фокусов и манипуляций! соблазнял Вахрамеев.

Американцы были вежливы, но неумолимы - предложили прогуляться по зданию посольства (оно тогда еще находилось на Моховой), показали картинки на стенах, выразили сожаление, что советские граждане редко бывают у них, даже чем-то угостили в буфете, но потом все же распро-щались. Вахрамеева взяли - не взяли, а схватили дрожащими руками чуть ли не на территории посольства, напуганы они были больше самого злоумышленника - сунули в бокс и отвезли на Лубянку. Вахрамеев запаниковал, когда ему стали заглядывать в зад - он понял, что таким образом просматривают мозги.

Стоя в уборной на известном возвышении журналист Карл Ефремович Шнейдерман, заикаясь, произнес страстный монолог: