Мама, зачем ты меня ражж-жала,
Лучше б я на свет не взайшел!..
(Из "Интервенции" Славина)
и до
За обойденного, за угнетенного,
Встань в их ряды!
Иди к обиженным, иди к униженным,
Там нужен ты!
Вертухай прослушал все беззлобно и, по-моему, даже с удовольствием. Правда, когда я пропел:
И кончая песню
На всю орем мы Пресню:
Керзону-лорду - в морду,
А Рыкову - привет!
- дверь приотворилась, и он спросил с некоторым опасением:
- Ты что поешь?
- А я других песен не знаю и знать не хочу! - ответил я нагло.
Кроме меня и Сережи, в камере находились пожилой татарин и молодой мордвин. Между собой они разговаривали по-татарски. Татарин был настоящий дедушка, но похвалялся, что и теперь, на тюремных харчах, без кумыса и конины, мог бы обслужить трех девочек, на худой конец - одну три раза. Мордвин был так изможден, что о женщинах не вспоминал. Срок у обоих двадцать пять лет - за то, что побывали в немецком плену.
Геништа рассказывал, как в западные лагеря для перемещенных лиц приезжали кагебешники для душевных разговоров, даже водку выставляли. Случалось, бывший военнопленный сомневал-ся, стоит ли ему возвращаться на родину - "могут посчитать меня изменником, я у немцев был в команде по разминированию. А что делать? Единственное спасение от голодной смерти, а подорвусь на мине, так хоть без мучений..." Но добрый чекист-патриот откупоривал бутылку и успокаивал:
- Вася! Какой ты изменник! Это судьба миллионов, это стихия, водоворот, родина никогда тебе не напомнит об этом!
Привозили с собой плакаты: стоит старик в море ржи, рука с косой бессильно опустилась, другой он, как козырьком, прикрывается от солнца и вглядывается вдаль. Под плакатом подпись: "Вернись, родимый, мы ждем тебя из фашистской неволи!"
Был номер "Правды" - беседа Сталина с иностранным корреспондентом: "Ни один волос не упадет с головы вернувшегося пленного, об этом советское правительство заявляет со всей ответ-ственностью". Долго потом вернувшиеся искали этот номер в лагерных подшивках, да что-то не нашли. Нет его и в Ленинской библиотеке. Не там, видно, он хранится...
И татарин, и мордвин были теперь привезены из лагеря для "свидетельствования" и наслаждались отдыхом.
Жизнь в камере была вполне сносной. Мы с Сережей играли в шахматы доска нам была положена, а фигуры мы лепили из хлеба. Правда, после прогулки мы их уже не находили и прихо-дилось делать новые. Из всех наших соседей один, В. Черепанов, был явно сумасшедший, он все время кричал, что повесится, не выдержав голода, хотя получал хороший паек. Вертухаи смея-лись, глядя на его жирные щеки, трясущиеся от возмущения. Обычно кто-нибудь из обитателей камеры не выдерживал его крика и, стукнув по затылку, заставлял замолчать, но вскоре он снова принимался скандалить.
Как-то под утро в камеру ввели белобрысого шахтера из Сталиногорска. Рассказал: вечером взяли со смены, ночью везли на легковушке с двумя приятными собеседниками по обе стороны.
- За что?
- Не знаю... Может, в деревне кто концы отдал... Наварил я как-то самогону для праздника
- себе и гостям, гуляли только родственники, из мужиков - тесть и кум, они на меня и стукнули. Отсидел я год, вернулся, опять наварил самогону и их позвал - мол, невдомек мне, кто на меня показал. Врезал обоим трехлитровкой по башке - для памяти, а сам в Сталиногорск на шахту подался...
- Нет, друг, не то говоришь. Поищи контрреволюцию.
- Какую-такую контрреволюцию!
- Самогоном Лубянка не интересуется. Может, в шахте что случилось?
- Недавно врубовая машина два дня стояла...
- Вот это вернее - диверсия, экономическая контрреволюция...
- Так не по моей же вине она сломалась...
- Это там разберутся. Техническая экспертиза будет.
До завтрака "рабочий-крестьянин - диверсант-самогонщик" продолжал поминать кума, в десять был вызван "без вещей", а вернулся только в три бледный, осунувшийся, убитый.
- Что предъявили?
Он с трудом стал перечислять статьи, среди них была 58, 1-6.
- Друг! - радостно воскликнули татарин и мордвин.- А в плену ты не был?
- Был. Так разве я когда скрывал...
Товарищи по несчастью усадили свежего "изменника" в уголок и стали поучать:
- Правды не доказывай, что следователь скажет - соглашайся. Правды тут еще ни один не доказал, а будешь сердить следователя, в гиблое место угодишь. Смотри только, чтобы никого не прихватить, на удочки не попадайся.