Мой папа убил Михоэлса

Казачка моя была женщина простая и самая обыкновенная. Если судьба послевоенная даст, из нее получится хорошая хозяйка, заботливая и домовитая. Может, и поцапает, и покусает, но за дело, а не из баловства. Я давно не помню ни ее имени, ни лица, но об этом эпизоде не жалею. Гораздо обиднее вспоминать, как искал приключений, где-то с кем-то ходил до утра, стоял под окном, заходил в подъезд - сколько дней и ночей потрачено ни на что! Сколько нелепых ситуа-ций, промоченных ног и убитого времени! Вытянув пустой номер, еще втайне радуешься, что не осрамился. Мы делаем много глупостей из любопытства или по воровской пословице: "Бог увидит, хорошую пошлет". Думаю, что любовные приключения порой необходимы, но у меня они случаются нечасто, да и обставить их красиво как-то не получается.

Казачка еще раз нашла меня на улице и увела к себе, хотя я и бормотал что-то насчет неважно-го самочувствия. Я увидел, что она успела обзавестись ширмой. Но это не помогло - я переноче-вал, "не причинив вреда здоровью" ни ее, ни своему...

Вернувшись в Москву, я устроился в Областной театр Юного зрителя, на конференции в ВТО меня отметили как способного актера, но ролей я не добивался и даже не просил, и вообще чувст-вовал себя чужим в коллективе и в обществе. Карьера не удавалась.

На терраске, где я летом спал, повесил портрет Сталина, написав на нем: "Царю, прославляему древле от всех, но тонущу в сквернах обильных. Ответствуй, безумный, каких ради грех, побил, еси, добрых и сильных?"

Иной раз выйдешь с ребенком в город, погулять, куда ни глянешь - с души воротит: монумент Юрию Долгорукому поставлен с явным расчетом загородить единственный памятник Лени-ну; Гоголя такого воздвигли, что я аж плюнул - не Гоголь, а Чапаев. Ребенок уже научился и тянет за руку:

- Папа, пойдем на бандита Джугашвили посмотрим.

Скверно. Пью. Пьяный пришел забирать Славу из садика, не отдают. Устроил скандал:

- Сталинская банда! Отдайте мальчика...

Какой-то родитель помог меня скрутить, потом мама ходила к заведующей, просила не поды-мать дела: "Больной он..."

Дома по-прежнему не ослабевает война между матерью и женой. Правда, есть и утешение некоторое: молоденькая домработница Нина - смотрит на меня приветливо и с явной симпатией. Бегает целоваться с Вартаном, Эдиным племянником, но это ничего. Я начинаю размышлять, не жениться ли мне на Нине: девушка она хоть и простая, выросла в деревне, но мягкая, вежливая, чувствуется в ней какая-то внутренняя интеллигентность. Простому русскому человеку такие черты, как правило, не свойственны. Разница в возрасте десять лет. Вполне приемлемая. Одна беда - всей душой и каждой клеткой своего тела я привязан к Эде. А она глядит на меня без обожания.

Мать, которая всех подозревает в предательстве и умудряется замечать даже то, чего нет, выгнала Нину. Сцена была безобразная, да и дело к ночи. Потом кто-то мне передал, что Нина сказала:

- Если бы не Владимир Николаевич, я бы ей этого не простила.

Я ей книжки читал, прочел почти всего Гоголя. Без нее совсем холодно стало в нашем доме.

Потом ушла из него и Эда, вернулась к отцу, я отправился вслед за ней, но прожил у тестя недолго. Однажды старшая сестра Эды принялась в моем присутствии удивляться, как это можно со мной жить. Дело кончилось тем, что я вцепился ей в волосы и меня еле оторвали. Очнулся за дверьми, на морозе, сидел под крыльцом и думал: почему жены нет рядом со мной? Она много мне изменяла, но эта измена ранила сильней: почему не заступилась за меня, почему не остано-вила сестру, когда та говорила всякие гадости? Пускай я неправ, гадок, но жена - это же не только в постели, должно же быть какое-то понимание, сострадание, хотя бы желание понять, объясниться...

Послал Замкова для переговоров. Эда говорила о кресте, который она несет, о том, что у ее папы больное сердце (папа до сего дня жив-здоров). Не зашла, не написала даже двух строчек... Снова я ухаживал, звонил на работу, дожидался на перекрестках...

Новый - пятьдесят шестой год - договорились встречать вместе где-то на Можайском шоссе, у ее курортных друзей. Уговорил мать ночевать у сестры хоть одну ночку провести с женой вдвоем. Среди милых и интеллигентных друзей Эды сразу почувствовал себя неуютно и одиноко. Кто-то поднял тост: "За гениального композитора Шостаковича, который тоже живет на Можайском шоссе". Потом хором запели: А сердце ждет, И что ж она нейдет - Необходимая Любовь навеки...

Я сказал что-то о Бухарине, Леня, инженер, теперь уже покойный, увел меня в кухню, приговаривая:

- Ты кочумай, кочумай...

Вернувшись, я хотел спеть "Таганку", но меня заглушили. Эда была недовольна моим поведением. Я потихоньку вышел в прихожую, оделся и удалился. Посидел полчасика у шоссе, где жил гениальный композитор, поймал такси и поехал домой. Напрасно выпроваживал мать - не удалось мне заслужить этой ночи.

Позднее Эда призналась, что среди гостей был Юрий Поляков, ее возлюбленный с Плеса.

СЛУХИ