Мои пациенты

Я внимательно слушал Константинова, не прерывая его и не понимая, к чему он клонит. Он продолжал. …Не только напряжение, но и беспокойство. Беспокойство за все происходящее в операционной и предшествовавшее операции. Это беспокойство не оставляет его и по завершении оперативного вмешательства. Оно еще больше возрастает. Беспокойство за то, как пациент выйдет из наркозного сна, как справится его сердце с оперативными нагрузками, как будут работать легкие, почки, печень, все другие органы, обеспечивающие жизнеспособность человеческого организма. Беспокойство за возможность развития ближайших послеоперационных осложнений, возникновения поздних послеоперационных осложнений, за результат, исход лечения, за живого человека, доверившегося ему, надеющегося на него, вверившего ему свою судьбу.

Без всего этого он жить не может. И вместе с тем он боится лишиться всего этого… Он испытывает страх за свою хирургическую судьбу. Он боится лишиться возможности заниматься хирургией…

С недоумением и немым вопросом я смотрел на Константинова, совершенно не понимая, о чем идет речь. А он продолжал…

Этот страх потерять возможность заниматься своей любимой специальностью поселился в нем давно, уже в течение нескольких лет. Под этим страхом он живет и работает последние годы. Этот страх довлеет над всеми его поступками и действиями. Он завладел им и не выпускает из своих объятий.

Как он теперь вспоминает, все это началось лет восемь-десять тому назад с мимолетной слабости в левой руке. Он ощутил эту слабость однажды утром, проснувшись. Это вспомнил потом. А тогда он не придал этому ощущению какого-либо значения. А спустя какое-то время ощущение слабости в руке, в той же левой, возникло опять. И тоже было мимолетным. И тоже прошло бесследно. А потом он заметил, что если очень устанет физически или не поспит ночь, то в левом плече появляется неприятное ощущение. Это ощущение нельзя назвать болевым. Нет, рука не болела. Но чем-то ощущения в ней, особенно в области плеча, отличались от ощущений во второй — правой руке. И тогда он не придал этому серьезного значения, считая эти ощущения результатом переутомления, бессонницы, напряжения. А в последние годы эти ощущения стали реальнее, постояннее, настойчивее.

Они заставляли думать о себе. Привлекали внимание. Беспокоили.

Однажды ему показалось, что во время операции при манипуляциях в глубине раны на крупном кровеносном сосуде пальцы левой руки какое-то время были менее ловкими и послушными ему, чем обычно. Было ли это действительно так или это показалось, он не знает. Но эти впечатления запомнились. Они породили первое чувство страха. Страха за руку. За руку хирурга, которая может его подвести во время операции. С тех пор страх потерять власть над своей рукой завладел им. Забыть об этом он уже не мог. Он постоянно ждал этого и боялся.

Он знал теоретически, что явления, которые он ощущал периодически в руке, могут возникнуть от множества самых разных причин. Причины могут быть чисто функциональными, быстропроходящими, без каких-либо последствий и осложнений для нормальной деятельности руки. Но они могут быть и следствием значительных, серьезных причин, устранить которые или предупредить их дальнейшее действие, разрушающее деятельность руки, невозможно. Эти причины могут привести к тому, что рука постепенно, медленно, день ото дня будет слабеть, терять возможность совершать движения, вначале более тонкие и мелкие, а затем и более грубые. А со временем рука может вообще перестать двигаться. Она умрет как орган. Орган труда, при помощи которого хирург лечит своих пациентов. Без которого он лишится общения со своей несравненной хирургией, перестанет быть хирургом. Станет никем. Перестанет существовать, потому что вне хирургии он себя не мыслит, потому что без хирургии он не предполагает жизни.

Светлые промежутки, которые периодически наступали, во время которых он не ощущал каких-либо неприятностей в своей руке, во время которых его левая рука опять была послушной, сильной и ловкой его рукой, несколько успокаивали его. Казалось, что все наладилось, все в прошлом. Страх несколько отступал, но не оставлял его, он таился где-то в глубинах мозга. В первые годы эти светлые промежутки были довольно длительными. Страх почти проходил.

А потом ощущения в руке вновь появлялись. Более стойкие. Более назойливые. Уже не эфемерные, а реальные. И слабость в руке. Ему стало казаться, что появились и объективные проявления болезни, что левая кисть стала несколько меньше правой, пальцы левой кисти стали тоньше, левая его рука, в прошлом по силе равная правой и ничем не уступавшая ей в своих функциональных возможностях, стала значительно слабее. Все это ему казалось. Он мог легко проверить свои предположения. Объективировать их. Но он этого не делал. Он боялся узнать правду, боялся перевести кажущееся ему в реальное, действительно существующее.

Он мог поступить еще проще — обратиться к своим коллегам — врачам за советом и, если понадобится, — за помощью. Но он не делал и этого. Не делал по тем же соображениям.