Мой Петербург

Живой, болеющий, страдающий, ликующий — сад становится отображением жизни.

С ним мы прощаемся, как с живым существом, к нему приходим в любви и в печали.

О, как ты пуст и нем! В осенней полумгле
сколь призрачно царит прозрачность сада,
где листья приближаются к земле
великим тяготением распада.

О, как ты нем! Ужель твоя судьба

в моей судьбе угадывает вызов,
и гул плодов, покинувших тебя,
как гул колоколов, тебе не близок?

Великий сад! Даруй моим словам

стволов круженье, истины круженье,
где я бреду к изогнутым ветвям
в паденье листьев, в сумрак возрожденья.

О, как дожить до будущей весны

твоим стволам, душе моей печальной,
когда плоды твои унесены
и только пустота твоя реальна.

Нет, уезжать! Пускай куда-нибудь

меня влекут громадные вагоны.
Мой дольний путь и твой высокий путь
— теперь они тождественно огромны.
Прощай, мой сад! Надолго ль?.. Навсегда.
Храни в себе молчание рассвета,
великий сад, роняющий года
на горькую идиллию поэта.

И. Бродский

Сады наши старятся. Одни больше, другие меньше. В непогоду падают старые деревья. Зимой сады молчаливы, покойны. Тёмные стволы и ветки необыкновенно графичны, и снег ещё больше усиливает эту графику садов, сочетая их с кружевом чугунных оград. Замёрзший, точно заколдованный, сад с заметёнными дорожками, — это тоже примета Петербурга.

Был полон снега сад, и там, в конце аллеи,
Две тени у пруда сошлись. И в этот час
Мела метель, и сад, как облако белея,
Любовников скрывал от посторонних глаз.
Он затенял тропу, он их водил кругами,
И чередой стволов пересекал им путь.
Но что мог сад зимой! Лишь разводить руками
И умолять ещё до лета дотянуть.

Деревья раньше всех чувствуют приближение весны. Зашумят, зашумят от ветра верхушки. Вроде и вчера шумели, но как-то по-другому, какое-то уже иное чувствуется в саду дыхание.

А если судьба нам подарит одинокое дерево во дворе, то мы всё смотрим на него из окна — и не оторваться. И всё же мы плохо слышим деревья. Разве что, войдя в сад, когда он медленно-медленно разворачивается, увлекая, заманивая, двигаясь нам навстречу. Кажется, он наблюдает за нами. Он что-то знает и помнит, недоступное нам. О чём они там шепчутся наверху, эти деревья?

Когда дерево роняет лист, и он медленно слетает на землю, то мы видим не движение листа — это движение времени. И странное иногда подступает чувство, будто сады в нашем городе — пришельцы. Так оно и есть, если задуматься и вспомнить, как они начинались. Но что если однажды случится нечто, и, неведомо как, они покинут нас в одночасье, точно птицы? Не об этом ли их вечный шелест там наверху, в поднебесье?

…А что было с садом — никто объяснить не умел.
Его поднимало, куда-то несло и качало,
И ветер весенний в верхушках деревьев шумел,
Запутавшись так, что неясно теперь, где начало.

Мне кажется, сад улетал. И уже на лету

Подхватывал тех, кто пришелся, по случаю, рядом,
И было так странно в безумно летящем саду,
Но более странно уже оказаться вне сада.

Петербургский маскарад

А под маской было звёздно

Улыбалась чья-то повесть,

Короталась тихо ночь.

И задумчивая совесть,

Тихо плавая над бездной,

Уводила время прочь.

А. Блок

Сколько превращений было назначено Петербургу в пространстве и во времени с самого его основания! Сколько обличий ему суждено было принять. «Проклятое место», «чиновный, мундирный город», «чёрствый и пустой», «немецкое пятно на русской карте»… И это ещё не все маски Петербурга.