Мои пятнадцать редакторов

Впрочем, не в этом счастье. Для меня главным было другое: из поездок по деревням я привозил домой книги. С печатным словом в стране тогда было худо, классиков и современников сметали с прилавка, как пирожки. А в сельской "глубинке" образца семидесятых нет-нет, да какую-нибудь хорошую книгу в магазине сельпо и высмотришь. Однажды, помню, попались мне "Сто лет одиночества" невероятно модного в те годы Габриэля Гарсиа Маркеса. В Благовещенске за такой книгой пришлось бы всю ночь в очереди стоять, а на центральной усадьбе колхоза "Путь Ильича", когда я в смешанном магазинчике Маркеса брал, на меня как на чудака смотрели.

(Через пару лет, оказавшись в Куйбышеве, в числе прочей модной литературы, продал я на книжном "черном рынке" и "Сто лет одиночества". Так что Маркес в трудные дни меня поддержал, это факт, за что знаменитому колумбийцу – мое большое читательское спасибо.).

Галузин метил в собкоры "Амурской правды", старался понравиться областному начальству, и корреспондентов не жалел. Коренником шел Турков, рядом с ним, грива в гриву, выступал завотделом партийной жизни Першков, остальные были пристяжными. Невыполнение нормы строк грозило урезанным гонораром, переносом отпуска с июля на декабрь и публичной выволочкой.

– Вы сколько материалов в номер запланировали? Три? Надо четыре, а лучше – пять. Ну, что у нас за народ? – срывался, бывало, на планерках Галузин. – Вот как в газете пахать, так желающих не найдешь, а гонорары получать всяк норовит. На чужом горбу хотите в рай въехать?!

Сколько лет продержался Турков после моего отъезда из Поярково, когда и как сошел с круга – не ведаю. Знаю лишь, что газеты "Ленинское слово" уже нет: закрылась еще в начале девяностых. Теперь в районе выходит совсем другое издание – "Михайловский вестник". Могу лишь догадываться, о чем она пишет: примерно о том же, о чем писал еще тридцать лет назад журналист Турков. О том, как унылый дождь осеннюю пашню поливает, как поле мокнет под дождем…

"Шестого, кажется, августа, часа в два пополудни, вернувшись с дачи в Москву по неотложным писательским делам, известный столичный литератор Илья Николаевич Крутой неожиданно узнал, что его обокрали.

– Все вынесли, все! Ничегошеньки не оставили! – в голос рыдала супруга, с хрустом загибая пальцы. – Твои часы золотые свистнули, мое колечко с камушком стырили, нашей бабушки брошку уволокли…

Получалось: в отсутствие хозяйки, всего-то на полчаса задержавшейся в очереди за сыром, жулики успели выгрести все, что плохо лежало. А то, что лежало хорошо, даже выгребать не стали – все как есть, в бельгийском кожаном чемодане, из квартиры и унесли."

"Роман в стол" был написан осенью 1979 года. Подобно большинству начинающих прозаиков, я был самоуверен и честолюбив. И вместо того, чтобы начать с коротких рассказов, неторопливо набираться опыта и постепенно переходить к более крупным вещам, сразу же взялся за роман. Причем откровенно сатирический, объемом примерно в пятнадцать листов. Все как положено – в трех частях, с прологом и эпилогом.

В течение нескольких месяцев я был стахановцем умственного труда. День целиком уходил на районную журналистику, вечер и ночь – на художественную прозу. Спать ложился не раньше, чем часа в три, бывало, и до утра за машинкой засиживался. Писалось легко: мои герои жили рядом со мной, я лишь слегка подправлял их фамилии, лица и биографии. Тогда мне казалось, что этот нехитрый прием – максимальное приближение вымышленных персонажей к реальным лицам – придает литературным героям дополнительную энергетику. Турков жил в романе под фамилией Бурков, корреспондент Мирошников превратился в Милошникова, а замредактора Першков – в Вершкова. Понятно, никто из них об этом не догадывался, поскольку моего романа не читал.

Теперь, когда от большого романа осталась одна-единственная глава (см. газету "Советский Сахалин" за 1993 г.), самое время признаться: вредная получилась вещь! Натуральный сорняк в чистом поле советской литературы. Задуманный как пародия на соцреализм образца семидесятых, "Роман в стол" соединял в себе юмор, сатиру, иронию, гротеск, филиппику, памфлет… Сказывалось влияние М.А. Булгакова. Адрес главного героя – литератора Крутого – я уже не помню (сколько лет прошло!), а вот безумный графоман Тюлькин, вероятно, до сих пор живет там, куда я его поселил – под Крымским мостом. И вероятно, по-прежнему выбирается иногда подышать свежим воздухом.

"Вопреки слухам, ведет себя Тюлькин скромно, горькую не пьет и бобровых шуб по ночам с москвичей не снимает. На рассвете бедняга прячется под мост. Там он весь день лежит в холодке и читает подобранные на тротуаре газеты".