Мой Пилигрим

Трамвай трясло, качало, и когда он выехал на совсем проржавленные рельсы, то заскрипел до боли в ушах. Разговаривать из-за грохота стало невозможно совсем. Кто придумал собрать эту груду металлолома и пускать на маршруты? Ни одного нормального транспорта, только пыточные трамваи, в которых в жару как в печи, в сырость как в банке с плесенью, а в морозы как в леднике. Как током никого не убило?

Едва стало поспокойнее, спросила новенькую:

— Ладно. Допустим. А от меня чего хочешь, зачем рассказала?

Мари уже более уверенно посмотрела мне в глаза, потом на шрамы, и снова в глаза:

— Ты бесстрашная.

Я засмеялась. Где мои пятнадцать лет?

Если честно, то в ее годы я была не менее наивна, чем она. И, опять же, честно, мне в этом году исполнилось девятнадцать, и я Мари обскакала по старшинству на чуть-чуть. А она на меня смотрит как на великую взрослую. Не смешно ли? Все-таки странно, что она из Казематного, такой одуванчик не мог вырасти в неблагополучном районе. Уточнила догадку:

— Переехали давно?

— Пару месяцев. В Сумеречном жили, только отец на очистных покалечился, работать не может и денег не стало.

— Печально. Много вас?

— Я и папа. Мама по болезни умерла три года назад. А у тебя семья есть?

Зря я разболталась. Теперь она точно будет думать, что подружилась со мной. Ну, ладно, раз день необычно начался, то пусть идет как идет.

— Да. Я и Рыжун, мой кот.

Мари, нахалка, все решительней поглядывала на меня и даже улыбалась. Сделала я ей хорошее настроение своей покладистостью. Завтра надо будет похолоднее встретить, мне не нужны подружки-болтушки, и приручать, а потом отвечать, точно не хочу.

Трамвай «единичка» был закольцован маршрутом, и ездил вокруг большого парка в центре города. Районы отходили от него трапециями, на пять сторон света, и каждый включал в себя по несколько остановок. Сели мы на первой точке Трущобного, где работали, покатили через следующие четыре остановки, пересекли разделительную и въехали на территорию Казематного. Районы соседствовали друг с другом.

Мари собралась на выход, шею вытянула, пытаясь разглядеть на приближающейся остановке фигуру отца, но так никого и не различила. Свет плохой в вагоне, плохой на улице, и стекла старые и мутные. Кто бы их часто мыл по осени? Когда двери открылись, и новенькая вышла, я заметила, что никто ее не встречал. Мари завертела головой, и, словно зверек, быстро сунулась в темный угол остановки — не торчать на виду.

Не, ну на кой ляд мне это? В последний миг сунула руку в дверь и сморщилась от удара. Автоматика сработала, створки снова разошлись, и я вышла.

Слуга

— Обычно он меня уже ждет в это время. Он заранее приходит.

Я огляделась, прислушалась. Пока трамвай далеко не уехал, только лязг и скрежет было слышно. Пытка для слуха, моментами как ножом по стеклу, до передергивания. Потом различились шумы из глубины района: солянка из очень далеких голосов и пьяного смеха. Выкрики, шорохи… не знаю, отдельно ничего не выделить, а все вместе неприятный фон, опасная и настораживающая атмосфера. Еще со светом беда — фонари один через три работают, на улице ноги можно переломать.

— Далеко живешь?

Вглубь, как во всех районах, уходили лучами улицы, где пешеходные, а где с трамвайным маршрутом. И везде они никак не назывались, только по номерам. Серединную иногда обзывали так без номера.

— На первой. — Мари махнула рукой. — Минут двадцать.

— Пошли, провожу. Заодно узнаем, чего твой отец так задержался.

Нехорошее у меня предчувствие. Взяло за шкирку и держит, из-за чего я нащупала в сумке свой нож и снова, как утром, стиснула рукоять, готовая к бою. Не скажу, что я любительница гулять по Казематному и знала здесь каждый уголок, ориентировалась потому, что планово все районы друг на друга походили.

На кой ляд мне это? Опять остатки прежней жизни, где глупая девочка лезет в пасть к тигру чтобы спасти другую глупую девочку? Я теперешняя, Тактио, должна ехать в вагоне, а не выпрыгивать из него. Погода еще дрянь, опять становится туманно и сыро до промозглости.

— Папа!

Мари первая различила темное пятно впереди, это я вертела головой и вглядывалась в любое возможное движение из-за углов дома или арок. Человек лежал кулем наполовину на тротуаре, наполовину на газоне. Вернее сказать, наполовину в луже потому что травы давно не было, сток вымыл яму, и за бордюром образовалось болотце из грязи и дождевой воды.

Не повезло дядьке. Вот дурак! Как бы ни было мало денег, в Трущобном надо селиться, а не в этом рассаднике!

Мужчина замычал, — живой, значит.

— Смотри быстро, раны есть? Если нож где торчит, не вздумай вытаскивать!

Сама я не кидалась кудахтать над горе-папашей. Не упуская из внимания темные места, подскочила к одному из окон на первом этаже и стукнула в стекло:

— Телефон есть? Медичку вызовите! — Свет тут же погас, и я разозлилась. — Да не съест вас никто, сидите запертые.

Окно закрыто, но я различила голос и из-за шторы мелькнуло лицо. Мужчина немолодой и отекший, пугливо высунулся в тканевую щель.

— Не спи, дед! Соображаешь хоть что-то? Телефон есть у тебя или соседей? Медичку набирай!