Мой плохой босс

Плеть — не ремень, эта боль — резкая, горькая, сильная, и от нее кайфовать может не всякий маз. Я знаю. Я через это проходила. Пробовала. Чтобы помнить, насколько же это великий дар — подставить мне спину. Чтобы ценить каждую секунду этого принятия.

И кто здесь сильнее? Я? Или он, что надел ошейник и позволил мне сейчас себя не сдерживать?

Он!

Я знаю.

И я схожу с ума от того, что делаю.

С кем я это делаю!

Одинадцать…

На этом ударе я вырываю у него глухой стон. Первый. Судорожный. Он пытается задавить это, но в конце концов, ничего такого в этом нет.

Кричи, мой сладкий, кричи. Дай понять, что я здесь стараюсь не зря.

Боль — не всегда для удовольствия маза. Но есть слейвспейс, удовольствие от служения.

Я здесь. Я — с тобой. Я — только твое чудовище.

Тебе нравится?

Ему нравится!

Каждый стон — отдается мне эхом. Каждый — удар в мой панцирь, от каждого по нему расползается все больше трещин.

Что бы то ни было — он здесь. Снова. Снова кормит меня, снова принёс себя в жертву моего голода.

И этот вечер — он для меня, только для меня. Как тут откажешься?

Двадцать семь…

Мир шумит, и его терзает буря. Двенадцать баллов шторма.

Каждый взмах моей руки — порыв ветра, рвущий остатки сдерживающих меня цепей.

Каждый его стон — дождь, что смывает всю грязь, что на нас налипла. И нет валюты дороже для этой цели.

Мир становится чище.

Ему правда это нужно?

Тридцать пять.

Мир звенит всеми своими струнами.

Поёт мне симфонию чужой боли этими глухими вскриками.

Что он знает об этой комнате? Знает, что нет права на остановку? Нет?

Впрочем, если он хорошо попросит — я его всё-таки услышу. Пощажу…

Наверное.

Если смогу очнуться.

Тридцать девять.

Как так? Он обманул меня — а мне тепло. Он снова нарушил мои правила, а мне от этого даже проще. Я могу ни о чем не думать и пить его боль прямо сейчас, пока она ещё не остыла.

Он просто согласился на это сам.

В голове начинает шуметь.

Ну же, попроси меня остановиться, малыш. Я же для этого даю тебе эти долгие паузы…

Нет.

Ни слова.

Стоны — да, они уже отчаянные, глубокие, несдержанные.

Но — ни слова.

Он даже не пытается меня остановить.

Кажется — да. Все это ему тоже нужно.

Как в это поверить?

Сорок два.

Тишина опутывает меня все больше. Тьма вокруг гудит все глуше, все спокойнее. Я уже ничего не вижу, кроме спины, на которой нет живого места. И даже крики слышу будто словно вату.

У хмеля, что кипит в моей крови, ужасно сильный градус…

Сорок три.

— Стоп, — цепкая рука наблюдательницы хватает меня за запястье, ещё до того как рука снова пошла в замах, — он в отключке. Стоп!

Стоп. Время брать себя в руки.

Я будто выныриваю после того, как опустилась до дна. Как же легко дышится…

Мир. Вокруг.

Он ещё здесь, да. Стоит себе. Никуда не ушёл.

Подходящий момент, чтобы взять и прийти в себя. Раньше — было бы хуже.

А сейчас — я выложилась.

Выплеснула все, что могла, и в душе осталась только тишина и пустота.

— Давно в отключке? — выравнивая дыхание, уточняю я.

— Два удара как не реагирует.

И ты остановила меня только сейчас?!

Убила бы…

Первый мой шаг — к нему. К нему, с его истерзанной спиной, к нему, почти недышащему после всего перенесенного.

Господи, ну и картина…

Взгляд не двигается, дыхание слабое, тело обмякло и висит на ремнях.

Болевой шок..

Господи, ну какой же дурной, а…

Но насколько же жертвенный дурной мальчишка.

Пусть. Пусть дурной, пусть — гад редкостный, но только мой. Черта с два я соглашусь поделиться им с какой-нибудь Эвой, Олей или даже Наташей.

Хотя, посмотрим.

Может, после настолько близкого знакомства со мной — сам сбежит.

Имеет право.

Ну, а если нет?

Я распускаю петлю ремня на одном запястье, наша кураторша тянется ко второму.

— Я сама справлюсь, — холодно замечаю я, — лучше достань лёд и полотенца.

Теоретически, я не должна отказываться от помощи сейчас, я ещё сама не совсем в адеквате. В голове гудит отступающий, притихающий домспейс и голова немного кружится от этой эйфории.

Но я не хочу, чтобы к нему прикасались другие пальцы…

Ослабляя вторую петлю, я осторожно подставляюсь под Антона, помогая упасть именно на меня. Подхватываю под руки, утыкаюсь носом во влажную солёную шею.

Вкусный мой… Как от тебя оторваться, скажешь?

Комната спланирована так, что сделай два шага назад и окажешься у самой кровати. Не так и сложно преодолеть это короткое расстояние и сгрузить на темное покрывало расслабленное мужское тело.

Я успокаиваюсь, щупая пульс.

Будто с каждым толчком сердца в мои пальцы мне становится яснее, что делать дальше. Вторая рука моя ведёт по его спине, стирая кровавый потек — а они на самом деле есть. И немало.

Кровь с ладони я слизываю.

Не инстинктивно, совершенно осознанно.

Изысканный у него вкус…

Давно я не пробовала чужую боль вот так.

Ну, вот как, скажите, прикасаться к крови наглухо женатого Проши?

Это обычно слишком личный жест, интимный, пересекающиий незримую черту. Обозначая, что мой саб значит для меня безумно много.

Антон — значит.

Он значит столько, что мне даже страшно это осознавать.

И явившись ко мне сегодня, он меня просто приговорил. По крайней мере, больше врать самой себе у меня вряд ли получится…

Все.

Он позволил мне все.