Мои погоны

Из-за деревьев показался взводный. Днем он щеголял в полной форме, а сейчас на нем белела, выделяясь в темноте, нательная рубаха. Эта нательная рубаха с завязочками вместо пуговиц превращала лейтенанта в такого же солдата, как и мы.

— О чем разговор, хлопцы? — спросил Сорокин.

— За жизнь калякаем, — ответил Божко и кашлянул, предупреждая нас — молчок, мол.

— Ну и как она, жизнь?

— Идет помаленьку, — не меняя интонации, проговорил Божко. И снова кашлянул. — Касимов новичков просвещает.

— Храбрые новички, товарищ лейтенант! — вступил в разговор Файзула. — С любой высоты, хвастают, сиганем.

— Прыгнут! — Командир взвода кивнул. — Комбриг приказал не тянуть с этим делом.

— Значит, скоро? — оживился Файзула.

— Что?

— Десантироваться? Правильно я понял, товарищ лейтенант?

— Может, правильно, а может, нет.

Уклончивый ответ распалил ребят. Посыпались вопросы:

— Куда сбросят?..

— Когда?..

— Всех или?..

— Стоп, хлопцы! — Сорокин поднял руку. — Я же не пророк. Получим приказ — узнаем. А сейчас спать!

Когда лейтенант ушел, Божко сказал:

— Человек — наш взводный!

— Толковый, — согласился Файзула. — Говорят, в солдатской лямке ходил.

— Два года, — подтвердил Божко. — Потом его на офицерские курсы определили. Солдаты для него, что дети для отца.

«Верно, — подумал я. — Он хоть и взводный, но свой в доску». И еще я подумал, что ВДВ — так сокращенно назывались воздушно-десантные войска — отличаются от других войск не только сытным пайком, но и отсутствием строевой. Ее заменяет тактика, изучение стрелкового оружия. Две недели, проведенные в ВДВ, дали мне гораздо больше, чем месяц службы в Горьком. Я уже неплохо стрелял (из десяти возможных выбивал шесть), научился владеть финкой. Финка, вложенная в ножны, болталась на ремне. Я даже спал с ней. Финки выдавались всем десантникам.

— По личному указанию Верховного, — объяснили нам в первый же день.

Верховного десантники вспоминали часто. Говорили о нем с нотками снисходительности, как говорят взрослые дети о своих отцах. Божко утверждал, что каждый десантник может в любое время обратиться к Верховному.

— У него на письменном столе списки всех десантников, — утверждал Божко.

— И мы в них? — спросил Генка.

— Конечно!

«Вот это да!» — удивился я, хотя и не поверил.

Ветер утих. Стал накрапывать дождь. «Завтра утром, — снова подумал я. — Завтра шмякнусь — и прощай Зоя». Попытался представить, как она будет плакать, но ничего не получилось — все время возникало Зинино лицо: она улыбалась мне, а я, помимо воли, ей.

Генка тоже не спал. «Хорошо бы дождь до утра не кончился», — помечтал я: в ненастную погоду прыжки отменялись…

Проснувшись, я увидел небо — сплошную синь. «Значит, прыгать». — И я загрустил.

После завтрака Божко сказал:

— Айда, хлопцы!

Мы влезли в кузов полуторки и поехали на аэродром. Машина часто останавливалась, принимая новых и новых пассажиров — тех, кому предстояло прыгать. Дорога петляла по лесу, как убегающий уж. Потом грузовик покатил по полю — туда, где выделялись контуры «дугласов», с которых, как сказал Божко, нам придется прыгать недели через две.

Машина остановилась метрах в десяти от «дугласов», около аэростата. Десантники называли его «колбасой». Под «колбасой» покачивалась огромная корзина с узкой дверцей.

Мы слонялись вокруг «колбасы». И, должно быть, напоминали щенят, в которых страх борется с любопытством. Генка потянул рукой трос, свитый из тоненьких проволочек.

— Не балуй! — рявкнул крепыш в комбинезоне, с лычками младшего сержанта на погонах.

Крепыш обернулся, и я узнал Ярчука. На его груди блестела медаль «За отвагу».

— Здорово!

— Какими судьбами? — Ярчук выкатил глаза.

— Вторую неделю тут. Сразу после госпиталя.

— Значит, повоевал?

— Повоевал. А ты, вижу, не только повоевал, но и отличился?

— Было. — Ярчук чуть выпятил грудь.

— А Фомин где?

— Воюет.

— От Кольки Петрова не приходило письмо на мое имя?

— Приходило, приходило! Оно у старшины хранится.

— Кстати, как он? И Старухин, Паркин — что с ними?

— Когда уезжал, на месте были. Старухин, слышал, на фронт собирался. Казанцев тоже рапорт накатал. А Паркин подлизывается к Коркину.

— Тоська по-прежнему ворует?

— Поприжали ее. Казанцев постарался. Дотошный, доложу тебе, мужик! — В голосе Ярчука прозвучало одобрение.

— Слушай, — я доверительно наклонился к нему, — не страшно прыгать?

— Прыгнешь — узнаешь.

— А ты прыгал?

— Еще бы! Двенадцать раз. Недавно инструктором стал. Ведь из радиополка меня прямо в ВДВ направили. Я и радистом могу. — Ярчук вынул папироску, сделал глубокую затяжку и зычно крикнул: — Добровольцы есть?

Вышли три парня. Ярчук скользнул по их лицам взглядом:

— Надевайте парашюты!

Парни надели парашюты, направились гуськом к корзине. Ярчук смял в пальцах окурок и двинулся следом. Когда ребята разместились, крикнул:

— Давай!

Лязгнула лебедка, «колбаса» стала набирать высоту. Трос кончился, и она застыла в воздухе, как собака на поводке. Прошло несколько минут. И вдруг я увидел: из корзины вывалился человек. Внутри все сжалось. В это время от человека отделилась белая полоска. Прошло еще несколько секунд, и раскрылся парашют.