Мои прославленные братья

Шедшие с нами также это заметили, и их полные ненависти глаза не обещали евреям, засевшим в крепости, ничего хорошего. Сначала, когда мы шли по стране, мы кричали и пели, радуясь своему торжеству, но на улицах Иерусалима все как-то притихли, и чем ближе мы подходили к Храму, тем глуше раздавались голоса. Когда же мы вступили в храмовый двор, воцарилась полная тишина, ибо то, что мы увидели, не могло, казалось, быть делом рук человеческих — такое могли сотворить только какие-то лишенные рассудка чудовища.

По-прежнему Храм оскверняла свиная голова — она лежала тут же, разлагаясь и отравляя воздух невыносимым зловонием. Храмовые резные ворота работы искуснейших резчиков были сожжены, бесценная мраморная облицовка храмовых залов была выдолблена и расколота, древние свитки Закона были изодраны в клочья и валялись на полу. Напоследок, уже уходя, греки или наемники схватили трех детей, перерезали им горло, протащили их окровавленные трупы через внутренние комнаты Храма и бросили их на груду голубых шелковых занавесей, которые некогда отделяли одну комнату от другой. Такой предстала перед нами картина бессмысленного разрушения, поругания и безумия — исступленного безумия, до которого доводит человека лишь слепая ненависть к евреям.

А на самом алтаре стояла мраморная статуя Антиоха, царя царей, носителя цивилизации и всех благородных добродетелей западной культуры. Даже ваятель, как он ни алкал награды и как ни страшился царского гнева, не смог не передать в облике царя царей свойственных ему черт тупой, звериной жестокости.

Но не было времени для траура. Я отрядил Эльазара с тысячей наших воинов обложить Акру, а сам вместе с другими постарался разведать, что можно сделать, чтобы скорее исправить аквадук и наполнить огромные каменные водохранилища. Когда я вернулся, тысяча евреев уже скребла стены Храма золой и щелоком, и среди этих людей был Иегуда.

Три недели трудились мы не покладая рук, и работы на всех хватало. Со всей Иудеи приходили и приходили евреи, и каждый хотел помочь восстановить Храм. Каменотесы таскали из нижнего города мраморные глыбы, обтесывали их и заменяли поврежденные и сломанные плиты храмовой облицовки. Аквадук исправили, и в водохранилища потекла вода. Собрали кольца, браслеты и другие украшения, и кузнец Рувим их расплавил и отлил менору. (Менора — семисвечник.).

Лучшие в Иудее резчики по дереву изготовили ворота. Все деревни присылали шелк для занавесей. Ни днем, ни ночью при свете факелов не прекращалась работа, и на двадцать четвертый день месяца кислева восстановление Храма было завершено, и он стоял, очищенный и прекрасный, как прежде.

И в утро двадцать пятого дня месяца кислева обновленный Храм был освящен, и в величественных залах его вновь зазвучали древние слова:

— Слушай, Израиль: Господь Бог наш, Господь един!

И в меноре зажгли огни, и восемь дней продолжался обряд освящения. И за эти восемь дней в Иерусалиме перебывали чуть ли не все жители Иудеи. И все эти восемь дней тысяча вооруженных воинов с натянутыми луками круглые сутки стояла вокруг крепости Акра.

Часть четвертая ИЕГУДА БЕССТРАШНЫЙ, НЕСРАВНЕННЫЙ

А теперь я приступаю к рассказу о том, о чем рассказывать горше всего — о том, как окончилась жизнь моих прославленных братьев. У греков, которые поклоняются разным богам, у которых другие понятия о правде и другие представления о свободе, — у греков есть также богиня, именуемая музой истории, и они премного гордятся тем, что пишут они свою историю правдиво. Но для нас, евреев, писать историю означает проникать в человеческую душу.

Мы не бахвалимся тем, что пишем правду, ибо наше прошлое и наше будущее это наш Завет, и наш Бог, и все, во что мы веруем. Так что же еще мы можем писать, кроме правды? Разве мы можем скрыть, что в припадке холодного гнева Каин убил Авеля? Или что Давид бен Иессей грешил, как мало кто грешил из людей?

Мы не такие, как нохри, ибо рабами были мы в Египте, и об этом мы не забудем во все времена, когда уже и дети наши умрут, и дети их детей тоже, и мы не преклоним колени ни перед кем на свете, ни даже перед Господом Богом. Да и возможно ли отделить свободу от правды? И есть ли на свете другой народ, который говорит, как мы говорим, что сопротивление угнетателям — это самый высокий и самый верный путь повиновения Богу?

И вот я сижу и пишу, погружаясь в прошлое, куда никому не дано вернуться, только Богу и Его бессмертной памяти. И одно за другим наплывают воспоминания, как наплывают на небо тучи, гонимые ветром, и хочется мне отложить пергамент и обхватить руками голову и вскричать:

— О братья мои, о прославленные братья мои, где вы теперь? И скоро ли Израиль и мир снова увидят подобных вам?

В синагогах уже появился новый свиток, в котором повествуется о деяниях Маккавеев: так называют всех моих братьев — как будто мог быть другой Маккавей, кроме Иегуды, брата моего, единственного из людей, не имеющего себе равных, Иегуды без страха и без упрека. И в этом свитке написано так: