Мои путешествия

Мои рассказы, конечно, были связаны с полюсом. Все знали, что 2 марта я стартую в одиночку к вершине планеты. Кимико Уэмура передала мне цветную фотографию, на которой ее муж стоит возле саней, окруженный эскимосами и лайками. Она просила, чтобы я с этой фотографией дошел до полюса, и тогда ее муж еще раз побывает там.

Как бы хотела госпожа Уэмура, чтобы ее муж сидел рядом с нами! Но вечной могилой ему стала гора Мак-Кинли на Аляске. Он лежит там в какой-нибудь расщелине, закованный льдом и припорошенный снегом. Найдут ли когда-нибудь его тело? Ведь отыскали же замерзшего в Антарктиде английского капитана Роберта Скотта[95], пытавшегося первым достичь Южного полюса! Через восемь месяцев его тело нашли и захоронили там же, в Антарктиде. Сейчас конечно же его могила потеряна снова. Льды Антарктиды движутся, сползают к океану. Может быть, через тысячи лет они сбросят ледяной саркофаг Роберта Скотта в воду, и волны принесут его к берегам родной Англии.

Май течет рекой нарядной

30 апреля 1991 года

Завтра 1 мая — День солидарности трудящихся, который еще называют Праздником весны. Давно уже я его не видел, да и самой весны тоже.

В 1988 году мы были уже за полюсом, и наши лыжи смотрели в сторону Канады. Помню, Вася Шишкарев — он был рабочим завода ЗИЛ и считал себя пролетарием — взял флаг, который поднимали на полюсе, нацепил на запасную лыжную палку и привязал к карману своего рюкзака. И так шел целый день. Этим он показывал свою солидарность с пролетариями всего мира. Дмитрий Шпаро, начальник наш, только лицо скривил — такая у него манера выражать недовольство. Мол, что ты, Василий, и тут выпендриваешься?!

В 1989 году в экспедиции «Арктика» утром, перед выходом на маршрут, Саша Выхристюк напомнил нам, что сегодня праздник. И все без чьей-либо команды быстро встали друг за другом и запели негромко:

«Май течет рекой нарядной
По широкой мостовой…»

[96]

В арктической тишине песня звучала так явственно. И все неторопливо тронулись в путь — мы тогда были на подходе к Северному полюсу.

В моей одиночной экспедиции я не пел песен и флаг не нес. Мне в тот день вспомнилось, что где-то весна и уже поют скворцы в садах. А еще вспомнил, как 1 мая, после демонстрации, мы всем классом шли на море и начинали купальный сезон. У нас была такая традиция, и все десять лет, пока учились, мы ее не нарушали. Я же 1 мая сбрасывал свою обувку. У меня такой был закон: с 1 мая по 1 октября ходить босиком. А еще с этого дня я перебирался спать на улицу, под навес. Ночи были еще холодные, но я терпел. Никакие мамины уговоры перейти ночевать в дом на меня не действовали. Под утро стучал зубами, но не сдавался. Мы с моим товарищем по классу Колей Ревой соревновались, кто дольше сможет спать на улице. И, бывало, до заморозков никто не уступал.

О мышах и о парторге

2 мая 1991 года

39°10’ ю.ш., 108°27’ в.д.

В конце 70-х я работал художником-оформителем на заводе в Находке. Художников нас было двое — я и Иван. Зачем художники на заводе? Чтобы писать плакаты и лозунги: «Пятилетку — досрочно», «Завтра будем работать лучше, чем сегодня», «Наш труд — Родине», «Мой завод — моя гордость».

Мы, конечно, понимали, что наши лозунги рабочим до фени — все это нужно парторгу. В каждом обществе есть свои трутни, вот они и стараются, чтобы все стены завода были завешаны нашим художеством. Как все замалевали, так ему от горкома грамота. Это значит, что в скором будущем из заводской парторганизации его переведут в горком партии инструктором. А это уже большой человек.

На заводе была у нас мастерская, в ней завелось много мышей. Они, правда, жили не только в нашей мастерской, а по всему заводу. А в столовой — там только крысы, мышам там делать нечего. Чтобы наши краски и наш обед были в целости и сохранности (мы в столовую не ходили, а брали из дома кое-какую еду), Иван где-то достал парочку хомячков. Как только хомячки стали жить в подполье мастерской, мышей будто корова языком слизала.

Но пришла пора отпусков. Я, как всегда, ушел в плавание на яхте на Чукотку, а Иван уехал в Белоруссию к родителям. Мастерскую закрыли на ключ, но для хомячков оставили еду — и зерна, и хлеба. Отпуска у нас были удлиненные, потому что мы целый год ходили в народную дружину — ловили хулиганов. Или, чтобы было больше дней причислено к отпуску, дежурили в пожарке на случай пожара. И таким образом получалось дней на 10–15 больше обычного.

После отпусков вернулись, открыли двери мастерской, а там ужас: не два хомячка, а целая стая. Пока мы отдыхали, они размножались. Их стало уже десятка два. И той пищи, что мы им оставили, конечно, не хватило. Хомячки погрызли все тюбики с красками, все кисти, холсты и даже нашу рабочую одежду. И ботинки все сгрызли, оставили только подошву и медные гвозди. Оказалось, резину они не едят. И началась наша жизнь среди этих милых с виду животных. Они стали приносить нам столько хлопот и вреда, что мыши по сравнению с ними — ничто.