Мои пыльные ноши

— Да я собственно… — небрежно взмахиваю рукой я, давая понять, что не за тем вернулся. — Подушки в чистку берете?

Хмурость на некрасивом лице приемщицы смягчается, как курага в кипятке.

— Ну а как же? — с веселым возмущением отвечает она.

— У меня штук пятнадцать наверное, — вру я.

— Да хоть сто, — так же неискренне радуется тетка.

Кивнув, я разворачиваюсь и, открыв дверь, небрежно киваю на листок.

— Кстати, вам еще интересно?

— Квартира? — раздается за спиной голос тетки.

Машинка продолжает невозмутимо стрекотать.

Выдержав секундную паузу, словно чтобы набрать побольше воздуха в легкие, приемщица перекрывает шум машинки:

— Корнелия! — слышу я и, признаться, вздрагиваю.

Машинка же стихает беспрекословно.

***

Ммм, Корнелия…

Свое томительное воспоминание я разбиваю сам. Щелкнув замком собственной квартиры, тоже двухкомнатной, но с тещей, двумя сыновьями и женой, беременной третьим ребенком.

Футболка и шорты давно — и предательски — высохли, и теперь с деланной невинностью то и дело прилипают к покрывающему все мое тело непрочному клею, в который, высохнув, превратился заливавший меня пот.

— Ты где пропадал? — выпятив живот как дополнительный аргумент обвинения, выходит в прихожую Лиза. В ее голосе нет и толики беспокойства, ничего, кроме дымящегося фитиля гнева, что, впрочем, не является для меня неожиданностью: вообразив меня жертвой несчастного случая, она бы раскалила звонками мой мобильный телефон, который весь этот час, пока я с Корнелией улаживал вопрос ее заселения, послушно молчал, словно опасался навредить намечавшейся сделке. Вопрос Лизы — совсем из другой оперы: она окончательно добивает свое испорченное моим долгим отсутствием настроение, чтобы одним махом улучшить его, возродить как птицу Феникс из пепла.

А заодно и вынести мне не подлежащий апелляции приговор.

В процессе надо мной участвует вся семья. Стоит мне открыть рот, — внезапный визит в химчистку сотрудников санэпидемстанции избирается из трех более–менее правдоподобных версий в качестве основного объяснения, — как на помощь маме спешит наш старшенький, пятилетний Максим. Он уже вернулся из садика (разумеется, теща привела) и теперь виснет на моей шее, слишком остро напомнив позвоночнику о двух обрушившихся на него за последние двое суток напастях: сегодняшнем ковре и вчерашнем мешке с картошкой, спуская который в подвал, я едва не переломил хребет ударом о чертовски узкий квадратный проем, ведущий в наше продуктовое подземелье.

— Папа! — вопит сынишка, и я невольно морщусь. Два пацана в квартире и одна девчонка — если не соврал узист — в животе супруги не приучили меня к тому, что отец — это я. Подчас мне даже хочется обернуться, чтобы увидеть за спиной собственного отца. Ведь это он, черт возьми, папа, я‑то тут при чем?

С трудом оторвав от себя Максима, который все же не отстает и тянет меня, — теперь уже за руку, — в детскую комнату. В сотый, должно быть, раз посмотреть на огромную модель самолета, подарок Лизиного шефа. Самолет огромный, семьдесят пять сантиметров в длину, достоверная модель пассажирского Airbus‑320. Мне такой не по карману — я не о настоящем самолете веду речь. Поэтому моя благодарность шефу супруги имеет оборотную сторону, особенно после того, как он пообещал Максиму, небрежно, словно вытирая ладонь, гладя ребенка по голове, что аэропорт ему купит папа. Я то есть.

Аэропорт я увидел в торговом центре, застыв напротив фирменного отдела немецких игрушек. Я стоял метрах в пяти, оглядывался по сторонам, делая вид, что кого–то жду и бросал взгляд на огромную коробку с изображением здания аэропорта, взлетной полосы, трапа, всевозможных радаров и даже игрушечных носильщиков с тележками. Представив, как Лизин начальник второпях, особо не задумываясь, тычет перед засуетившейся продавщицей пальцем в первую попавшуюся на глаза игрушку, модель самолета, я отыскал посреди всего этого великолепия на коробке с аэропортом внутри то, ради чего, собственно, изображал из себя нетерпеливого ожидающего. Ценник в самом углу коробки. Аэропорт, хотя и не должен следовать за самолетами, оставаясь их надежной пристанью на земле, взял, тем не менее, недостижимую для меня высоту — на двенадцать леев больше моего месячного оклада.

Неудивительно, что теперь меня каждый раз кидает если не в пот, то в дрожь, когда я слышу слово «аэропорт», обычно в телевизоре (в нашей семье давно никто не летает), и если рядом оказывается Максим, то катастрофы не избежать. Ребенок молча застывает, будто попав под воздействие заклинания, чуть подергивает нижней губой и, наконец, разряжается наводнением из слез, одновременно обратив заплаканное лицо к первому оказавшемуся по близости взрослому. Если взрослым оказываюсь не я, эхо детской истерики все равно достигает моих ушей, расплющивает меня, как набравший вес и скорость снежный ком. Сегодня, несмотря на мою очевидную вину — необъяснимо долгое отсутствие, — история повторяется.

— Ты же обещал ребенку аэропорт! — цедит сквозь зубы Лиза.