Мои ранние годы. 1874-1904

Не забуду сказать, что было еще множество служебных обязанностей. Каждое утро, еще не светает, а вы уже видите перед собой смутный силуэт, и мокрая рука дерет вам вверх подбородок и несет поблескивающую бритву к намыленному беззащитному горлу. Около шести часов смотр полка, выезжаем на открытое место и полтора часа проделываем всяческие маневры. Потом возвращаемся в свои бунгало, принимаем ванну и идем в столовую завтракать. С девяти до половины одиннадцатого манеж и канцелярия; потом домой в бунгало, пока не началось пекло. Расстояния в широко раскинувшемся лагере столь велики, что пешком их не одолеешь. Мы перемещаемся только верхом. Но задолго до одиннадцати свирепое дневное солнце загоняет всех белых людей в укрытия. В половине второго мы бежим, обдаваемые жаром, на ленч и возвращаемся спать до пяти часов. Потом все оживает. Наступает час поло. Вожделенный час. В те дни я стремился отыграть столько периодов, сколько мне перепадало. С утра определялся порядок для гарнизона; шустрый маленький вестовой составлял списки офицеров с указанием количества периодов, в которых они желают участвовать. Цифры усреднялись, дабы принести «наибольшее благо наибольшему числу людей». Я редко играл меньше восьми, обычно десять или двенадцать «чакэ».

Когда тени на поле удлинялись, мы, потные, еле переводя дух, трусили к себе, чтобы принять горячую ванну, отдохнуть и в половине девятого сесть за обед, протекающий под бряцание полкового оркестра и клацанье льдинок в стакане. Потом старшие офицеры вовлекали невезучих в скучную, модную тогда игру «вист», остальные покуривали под луной, и в половине одиннадцатого, самое позднее в одиннадцать, давался «отбой». Вот таким, три года кряду, был для меня «долгий-долгий индийский день», и, добавлю, день неплохой.

Глава 9 Образование в Бангалоре

Только зимой 1896 года, когда я отгулял на земле двадцать два года, меня вдруг потянуло к учебе. Я начал ощущать свое полнейшее невежество в очень многих наиважнейших областях знания. У меня был недурной словарный запас, я любил слова и ощущение, когда они с поразительной точностью ложатся во фразу, словно пенни в щель игрального аппарата. Я ловил себя на том, что употребляю много слов, точного значения которых не знаю. Мне они очень нравились, но я стал их избегать, боясь оскандалиться. Как-то, еще в Англии, приятель сказал мне: «Христово Евангелие было венцом этики». Красиво закручено, только что такое этика? О ней нам ничего не говорили ни в Харроу, ни в Сандхерсте. По контексту я заключил, что это что-то вроде «школьного братства», «командного духа», «esprit de corps», «благородного поведения», «патриотизма» и так далее. Потом от кого-то я услыхал, что этика не только предписывает нам делать то-то и то-то, но и объясняет, почему поступать нужно так, а не иначе, и это предмет многих трактатов. Я бы заплатил какому-нибудь книгочею не меньше пары фунтов, если бы он за час-полтора просветил меня насчет этики. Какой круг явлений охватывает эта дисциплина, на что подразделяется, какие вопросы поднимает и перед чем встает в тупик; кто в ней главный авторитет и где основополагающие труды? Но здесь, в Бангалоре, ни одна живая душа ничего не могла мне поведать об этике — ни по дружбе, ни за деньги. В тактике я разбирался, на политику имел свой взгляд, но краткий очерк этики был диковиной, которую здесь, на месте, я получить не мог.

И это всего лишь одна из дюжины одолевавших меня теперь духовных потребностей. Конечно, я знал, что университетские юнцы в девятнадцать-двадцать лет напичканы всей этой белибердой и загонят вас в тупик вопросами либо срежут ответом. Но мы ни во что ставили их самих и их показное превосходство, мы помнили, что они книжные черви, а нам доверены солдаты, мы защищаем Империю. Однако порой меня задирало то, что кто-то из них обладает нужными и разнообразными знаниями, и я жаждал заполучить сведущего наставника, чтобы ежедневно около часа слушать его и расспрашивать.

А тут кто-то обронил: «Сократический метод». Это что такое? Выясняется: это вовлечь приятеля в спор и хитрыми вопросами заманить в приготовленную яму. Сам-то он кто, Сократ? Грек, спорщик, жена у него злыдня, и самого в итоге заставили выпить яд, потому что надоел всем до смерти! Но вообще-то крупная личность. Его высоко ставили просвещенные мужи. Мне хотелось разобраться с Сократом. Почему столько веков держится его слава? Что побудило афинских заправил приговорить его к смерти только на основании того, о чем он разглагольствовал? Ведь серьезнейшие, наверно, были побуждения: власть имущие и этот болтливый учитель! Такие противостояния из-за пустяков не возникают. Ясно, что Сократ тогда открыл нечто страшно взрывоопасное. Интеллектуальный динамит! Нравственную бомбу! Об этом воинский устав молчал.