Мои ранние годы. 1874-1904

По утреннему холодку я отыскал ставку сэра Уильяма Локхарта и, с бьющимся сердцем назвав свое имя, попросил об аудиенции его личного адъютанта. Выйдя ко мне, сей внушающий трепет Холдейн не проявил излишней сердечности, но, видимо, был заинтригован и колебался. Не помню, что я говорил и как формулировал просьбу, но, очевидно, я нашел нужные слова и, в общем, попал в яблочко. Потому что после получасового прохаживания взад-вперед по гравиевой дорожке капитан Холдейн изрек:

— Что ж, пойду доложу главнокомандующему и посмотрим, что он скажет.

Адъютант ушел, оставив меня мерить шагами дорожку теперь уже в одиночестве. Отсутствовал он недолго.

— Сэр Уильям принял решение, — сказал он, вернувшись, — назначить вас дополнительным личным ординарцем. Приступайте к выполнению ваших обязанностей прямо сейчас, а мы свяжемся с индийским правительством и командованием вашего полка.

Так в один момент положение мое в корне переменилось — настороженность и неопределенность отступили перед дарованным мне внушительным преимуществом. Отвороты моего кителя украсились алыми петлицами. Генерал-адъютант поместил в «Газетт» приказ о моем назначении. Из далекого Бангалора мне были переправлены лошади и слуги, и я стал ближайшим помощником Вождя Рати. Вдобавок к приятному и интересному общению с этим очаровательным и достойнейшим человеком, знавшим каждый клочок земли в пограничье и принимавшим участие в каждой из разыгравшихся здесь за последние сорок лет войн, я получил возможность разъезжать по всему фронту, где меня встречали одни лишь радушные улыбки.

Первые две недели я вел себя как приличествовало моему возрасту и чину, и обращались со мной соответственно. За общим столом я помалкивал и лишь изредка отваживался на вежливый вопрос. Но один случай помог упрочить мое положение в свите сэра Уильяма Локхарта, совершенно изменив отношение ко мне офицеров. Капитан Холдейн взял в привычку ежедневно брать меня с собой на прогулку, и вскоре мы очень с ним сошлись. Он рассказывал много любопытного о генерале и его штабе, об армии и военных операциях, и этот взгляд изнутри открыл мне глаза на многое, о чем я и сторонняя публика понятия не имели. Как-то он упомянул о том, что один военный корреспондент, отправленный назад в Англию, напечатал в «Фортнайтли ревью» статью, в которой сурово и, как считал капитан, несправедливо раскритиковал весь ход Тирской кампании. Генерал и его приближенные были жестоко уязвлены этим коварным выпадом. Начальник штаба генерал Николсон — впоследствии вставший во главе всей британской армии, но уже и в то время широко известный как «старина Ник», написал если не хлесткий, то, по крайней мере, очень сердитый ответ. Ответ этот уже был отправлен в Англию с последней почтой.

Вот тут-то я и усмотрел возможность отплатить за проявленную ко мне доброту, дав незамедлительный и хороший совет. Я сказал, что, если офицер высокого ранга из штаба действующей армии вступит в газетную перепалку с отставным военным корреспондентом, это будет выглядеть недостойно и даже неприлично; что правительство, безусловно, придет в недоумение, а Военное министерство — в бешенство; что штаб армии вправе ожидать защиты от верховного командования или от политиков и что, какие бы справедливые доводы ни выдвигались в ответе, само стремление оправдываться будет расценено как проявление слабости. Капитан Холдейн сильно встревожился. Мы тут же развернулись и отправились назад. Весь вечер длились совещания главнокомандующего и его офицеров. На следующий день меня спросили, каким образом можно остановить уже отправленную по почте статью. Следует ли просить Военное министерство оказать давление на издателя «Фортнайтли ревью» и запретить ему печатать статью, когда он ее получит? Согласится ли он на такое требование? Я ответил, что издатель, будучи, надо полагать, джентльменом и получив телеграмму от автора статьи с просьбой отказаться от ее напечатания, несомненно, внемлет просьбе и по возможности скроет свое разочарование. В результате немедленно была отправлена телеграмма и получен благоприятный ответ. После этого случая я был принят в более узкий круг доверенных лиц и ко мне стали относиться как к вполне зрелому офицеру. Теперь я считал, что перед началом весенней кампании все складывается для меня наилучшим образом, и уже надеялся сыграть в ней не последнюю роль. Главнокомандующий, казалось, мне симпатизировал, и я чувствовал, что нахожусь «в струе». К несчастью для меня, везение пришло слишком поздно. Операции, возобновления которых, и даже в более широком масштабе, ожидали со дня на день, начали стопориться, затем увязли в длительных переговорах с туземцами и окончились заключением прочного мира, который я, как начинающий политик, вынужден был приветствовать, но который совершенно не увязывался с целью моего прибытия в Пешавар.

Так трудится, строя свою плотину, бобер, и, когда она завершена и уже можно приступать к рыбной ловле, вдруг прибывает вода, руша плотину и унося вместе с обломками ее и счастье, и рыбу. Бобру приходится все начинать сызнова.