Мой роман, или Разнообразие английской жизни

Леонард нечувствительно пришел к убеждению, что жизнь автора вступала с этого времени в новую фазу. Здесь не представлялись уже более сцены скромной, рабочей деревенской жизни. Какой-то прекрасный, загадочный образ является в описании субботних вечеров. Нора любит представлять этот образ: он постоянно присущ её гению, он овладевает её фантазией; это такой образ, который она, будучи от природы одарена художественным тактом, признает принадлежащим роскошной, возвышенной сфере изящного. Но сердце девицы еще не проснулось для чувства. Новый образ, созданный ею, кажется одних с нею лет; может быть, он даже моложе, потому что здесь описывается мальчик с роскошными, прелестными кудрями, с глазами, никогда не подернутыми облаком грусти и взирающими на солнце прямо, подобно глазам орленка, – с жилами до того полными кипучей крови, что в минуты радости кровь эта готова, кажется, брызнуть с нервами, дрожащими при мысли о славе, с откровенною, неиспорченною душою, возвышающеюся над предразсудками света, которого она почти незнает. Леонарда сильно интересовало, кто бы мог быть этот мальчик. Но он боялся вместе с тем и доискиваться. Заметно, хотя об этом и не говорится ясно, что подобное сообщество пугает автора. Впрочем, любовь тут проявляется не обоюдно. С её стороны – это нежная привязанность сестры, участие, удивление, благодарность, но вместе с тем некоторого рода гордость или боязнь, которая не дает любви простора.

Тут любопытство Леонарда еще более усилилось. Неужели это были такие черты, которые простую лишь загадку превратили в убеждение? неужели ему суждено было, после длинного ряда лет, узнать восприимчивого мальчика в этом великодушном покровителе?

Отрывки разговора начинают между тем образовывать пылкую, страстную натуру с одной стороны и чистосердечное восхищение с другой, смешанное с сожалением, неспособным к симпатии. Какое-то различие к общественном положении обоих становится заметнее; это различие поддерживает добродетель, но вместе и скрывает привязанность существа, ниже поставленного судьбою. За тем несколько советов, прерываемых рыданиями, – советов, произнесенных над влиянием уязвленных и униженных чувств, – советов, полных сознания власти, как будто родитель автора вмешивался в дело, задавал вопросы, упрекал, увещевал. Впрочем, становилось очевидным, что этот союз сердец был далек от преступления; он привел, правда, к побегу, но все-таки с целию брака. Вслед за тем заметки становились короче, как будто под влиянием какого-то решительного намерения. Далее следовало место до того трогательное, что Леонард невольно плакал, перечитывая его. То было описание дня, проведенного дома перед каким-то печальным расставаньем. Здесь является перед нами гордая и несколько тщеславная, но нежная и заботливая мать, еще более нежный, но менее предусмотрительный отец. Наконец описывалась сцена между девушкою и её первым деревенским поклонником, заключалась она так: «она положила руку М. в руку своей сестры и сказала: вы любили меня только воображением, любите ее сердцем», вслед за тем оставила обрученных в немом удивлении. Леонард: вздохнул. Он понял теперь, каким образом Марк Фэрфильд видел в обыкновенных, дюжинных свойствах своей жены отпечаток души и качеств своей сестры.

Немного слов произнесено было при прощании, но эти слова заменяли целую картину. Длинная, незнакомая дорога, которая тянется далеко-далеко – к холодному, равнодушному городу. Двери дома, отворенные на безлюдную улицу, старые с обнаженными верхушками деревья у крыльца и вороны, летающие вокруг них и призывающие карканьем своих птенцев. За тем следовали отрывки грустно настроенных стихов и некоторый размышления, также носящий печальный колорит.

Писавшая эти строки была в Лондоне. Лицо, до тех пор невиденное, показывается на страницах дневника. Его называют просто «Он», как будто единственного представителя мириад существ, которые шествуют по земле. Первое же описание этой замечательной личности дает понятие о сильном впечатлении, произведенном ею на воображение писавшей. Личность эта была украшена цветами вымысла; она являлась здесь как контраст с деревенским мальчиком, привязанность которого прежде внушала боязнь, сожаление, а теперь почти забылась: здесь черты приведены с более важными, серьёзными, хотя также чистосердечными приемами – здесь залог, который внушает уважение, здесь взоры и уста, выражающие соединение достоинства и воли. Увы! писавшая свой дневник обманывала себя, и вся прелесть очарования заключалась в контрасте не с прежним предметом её привязанности, а с её собственным характером. Но теперь, оставив Леонарда прокладывать себе дорогу посреди лабиринта этого повествования, передадим читателю и то, чего Леонард не мог дознаться сам из лежавших перед ним бумаг.

Глава CX