Мой роман, или Разнообразие английской жизни

Вместе с тем, как разливалось вино, гости становились веселее, любезнее, откровеннее. Леви был действительно человек весьма занимательный: как по пальцам умел он перечесть все городские сплетни и, ко всему этому, обладал тем неподражаемым искусством сказать колкое словцо об отсутствующих, которое приводило в восторг присутствующих. Постепенно развертывался и мистер Ричард Эвенель, и в то время, как шепот, что он был алгебраическая неизвестная величина, пролетев вокруг стола, коснулся его слуха, Ричард внял ему с глубоким уважением; а этого уже довольно было, чтобы вдруг и весьма значительно возвысит его во мнении других. Мало того: когда остроумный собеседник вздумал было явно подтрунить, Ричард так хладнокровно, и даже несколько грубо, принял выходку, что лорд Спендквикк и другие джентльмены, имевшие совершенно одинаковое положение в вексельном мире, нашли возражение полным юмора, обратили весь смех на остряка и принудили его молчать в течение вечера – обстоятельство, по которому течение беседы сделалось еще свободнее и откровеннее. После обеда разговор незаметным образом перешел на политику: времена были такие, что о политике рассуждали повсюду.

Рандаль говорил мало, но, по обыкновению, слушал внимательно. Ему страшно было убедиться, как много истины заключалось в предположении, что министерство переменится. Из уважения к нему и из деликатности, которая принадлежит исключительному классу общества, не сказано было ни слова касательно личности Эджертона. Один только Эвенель порывался произнесть несколько грубых выражений относительно этой особы, но барон немедленно останавливал его при самом начале его сентенций.

– Прошу вас, пощадите моего друга и близкого родственника Одлея, мистера Лесли, с учтивой, но вместе с тем и серьёзной улыбкой говорил барон.

– О, нет, я всегда скажу, говорил Эвенель: – я всегда скажу, что публичные люди, которым мы платим деньги, составляют в некоторой степени собственность публики… не правда ли, милорд? прибавил он обращаясь к Спендквикку.

– Само собою разумеется, отвечал Спендквикк, с необыкновенным одушевлением: – это наша собственность; иначе зачем бы мы стали платить им? Для того, чтобы принудить нас к этому, должна же быть какая нибудь весьма сильная побудительная причина. Я вообще терпеть не могу платить, а долги в особенности.

Последние слова произнесены были в сторону.

– Как бы то ни было, мистер Лесли, сказал Эвенель, переменив тон: – я не хочу оскорблять ваших чувств. Что касается чувств господина барона, они давно загрубели в нем, в различного рода испытаниях.

– Несмотря на то, сказал барон, присоединяясь к общему смеху, возбуждаемому непринужденными выражениями предполагаемого Икса:– несмотря на то, я все-таки скажу вам пословицу: «полюби меня, полюби мою собаку», любишь меня, люби и моего Эджертона.

Рандаль испугался. Его острый слух и тонкая проницательность улавливали что-то лукавое и враждебное в тоне, которым Леви произнес это равносильное сравнение, и его взор обратился к барону. Барон наклонил лицо свое и находился в невозмутимом расположении духа.

Но вот гости встали из за стола. Четыре молодых нобльмена были приглашены куда-то, и потому условились откланяться хозяину дома, не входя в гостиную. Как монады – говорит теория Гёте – по сходству своему, имеют непреодолимое влечение друг к другу, так и эти беспечные дети удовольствия, встав из за обеда, по общему влечению, приблизились друг к другу и сгруппировались подле камина. Рандаль задумчиво стал поодаль от них. Остроумный молодой человек сквозь лорнетку рассматривал картины. Мистер Эвенель отвел барона к буфету и шепотом заговорил с ним о чем-то серьёзном. Эгог разговор не скрылся от внимания молодых джентльменов, собравшихся вокруг камина: они взглянули друг на друга.

– Вероятно, они говорят о процентах по поводу возобновления наших векселей, сказал один из них, sotta voce.

– Икс, как кажется, хороший малый, сказал другой.

– Он, кажется, богат, зато и не лезет в карман за словами, заметил третий.

– Выражается без принуждения, как и вообще все богачи.

– Праведное небо! воскликнул Спендквикк, который внимательно следил за каждым движением Эвенеля. – Взгляните, взгляните: Икс вынимает свой бумажник. Он идет сюда. Поверьте, что наши векселя в его руках. Срок моему векселю завтра.

– И моему тоже, сказал другой, в сильном смущении. – Помилуйте, это ни на что не похоже!

Между тем Эвенель, оставив барона, который, по видимому, старался удержать его и, не успев в этом, отвернулся в сторону, как будто для того, чтобы не видеть движений Ричарда – обстоятельство, неизбегнувшее внимания группы и еще более подтверждавшее все их подозрения и опасения, – мистер Эвенель, говорю я, с серьёзным, задумчивым видом и медленным шагом, приблизился к группе. Грудь лорда Спендквикка и сочувствующих ему друзей сильно волновалась. С бумажником в руке, содержание которого грозило чем-то необыкновенно страшным, шаг за шагом подходил Дикк Эвенель к камину. Группа стояла безмолвно, под влиянием непреодолимого ужаса.