Мой роман со Стивеном Кингом. Тайные откровения

Да он замёрз на улице. Насмерть. Зимой следующего года.

Руку-то ему зашили, а голову… – вот кому бы очень пригодилась другая голова – какого-нибудь, к примеру – пришили бы голову орла? Или чью бы ему надо? Может, моржа? Или древнего мудреца? Чтобы не привела его замерзать – в отравленном бессилии – посреди безразличной к страданиям загубленных в каменных джунглях детей столицы.

Сквозь стекло – навылет…

Не буду смотреть на ноги, всё равно ничего не видно.

Америка. Стивен Кинг. Принц. Утку не подстрелила. Не попала. Москва. Четвёртый этаж.

А я видела тело, выпавшее из окна примерно с девятого.

Мимо окон вниз летело, а подол платья развивался и вихрился. Случайный взгляд примагнитился, и остановилась, и смотрела. И тело тупо шлёпнулось на козырёк над подъездом. Тогда его уже видно не было, и я пошла дальше.

Я возвращалась с кладбища, где навещала похороненную маму.

Нормально там на могилке, специфически очень тихо. Но мамы там нет. Она скорее во сне придёт, чем отзовётся из-под земли на кладбище… Хотя по правде сказать, она за все годы только два раза снилась.

Один раз – специально, приснилась чтобы предупредить.

В какой-то избе с бревенчатыми стенами мама сидела за дощатым столом, вероятно от времени сильно почерневшим, очень большим – на пол-комнаты… Мама посмотрела на меня, входящую в избу, и строго произнесла: «не надо тебе с ним быть». Обычно покойнили во снах не разговаривают. Понимаете? – Не надо… – так и сказала.

И всё. Без объяснений..

А я как раз уже была! С питерским парнем. Мы ехали на его дорогом почти новеньком джипе. В сторону «туда». Она приснилась днём на стоянке, когда мы, остановившись отдохнуть, задремали на пару часиков. И мама предупредила.

Я дружку рассказывать не стала. Чего хорошего услышать, что мёртвая мама не велела мне с ним дружить? Зачем ему знать? Ещё обидится, мол, родственники не уважают.

Но зря я не послушала маму. Надо было услышать, пускай бы хотя бы и без объяснений…

Дружок меня – по дороге в сторону «обратно» – разбил. Сильно разбил. Почти что вдребезги…

А сам… не пристёгнутый был – сквозь стекло, навылет – через лобовое: сначала вперёд, а потом вниз – с моста на перекрёстнную трассу скоростной магистрали… строго на разделительную полосу. Наверно там тоже расплылось алое пятно: сначала яркое и контрастное, а потом почернело – впиталось междугородной трассой.

А на кладбище мама точно не задержалась. Её там нет. Надеюсь, хоть кто-то там иногда есть, появляется, чтобы высвободить зарастающий травой крест. Хотя кому там быть? Одни умерли, другая уехала.

А дружок – приходил, – в больницу приходил… после смерти…

В чёрном доверху застёгнутом сюртуке, похожем на традиционно-еврейский прикид. Как если бы умер и оделся достойно, только пейсы отрастить не успел. А при жизни дружок причёской напоминал вокалиста из «Песняров», была когда-то такая популярная группа в СССР… Бывший художник, он трудился декоратором, оформлял богатеям дома и рестораны. Когда-то питерский диссидент…

Вошёл с двумя чемоданчиками-дипломатами. Постоял у кровати молча. Без обид – совсем спокойный. Несмотря, что мы перед обратной дорогой серьёзно поссорились. Не хотела я с ним возвращаться, улететь хотела самолётом, но не сложилось – билет найти не сумела, не было.

Пока он рулил в дороге, я четыре раза просила: давай остановимся и поспим в машине… Большая у него была машина: джип Land Rover… – не захотел… мужчина же! Сильно был упёртый: хотел в гостиницу, а уснул за рулём.

Ну и в больнице – открыл свой дипломат, да как-то так… боль моя: из живота – в его дипломат сама и втянулась, как в фильмах про аномальные явления – поползла мутным туманом и струйкой забралась в чемодан. После чего он закрыл крышку и застегнул. А другой дипломат – открыл. И на освободившееся от боли место – на пустое – из дипломата ко мне в живот струёй загрузился золотистый искрящийся свет и заполнил пустоту.

Это он хорошо сделал: пустоту всегда следует заполнить чем-то светлым, чтобы туда не заползло чёрное.

Когда золотистый свет перекочевал в меня, гость закрыл второй дипломат, постоял ещё немного около постели, как бы прощаясь, и ушёл. И никогда больше не приходил, ни в видениях, ни во снах. Я знаю, что он простил. Мне тоже пришлось простить. Всё таки выжила же? Хотя и трудно.

А вот мама в больнице не выжила. Домой её привезли уже мёртвую. И дружка к жене тоже вернули мёртвым.

Не хорошо как-то в доме любовника так долго вспоминать покойников. Не правильно.

Но на самом деле, когда же их ещё и вспоминать?

Не на пирушке же? Дорогие друзья, а не поговорить ли нам о моём дяде – святом человечке, мамином брате, скончавшемся во время международного телефонного разговора? Со мной. О дяде, уморившем себя голодом из-за дороговизны девяностых.

Может когда-то в романе про них всех написать? – В знак памяти?