Мой русский любовник

А мне надо было сегодня решить несколько трудных вопросов, которые ждать не могли. И предстояло сделать это самой — Александр не смог бы мне помочь. Первым делом надо позвонить Эве, которая меня, наверно, совсем потеряла. О боже, надо же ей обо всем сказать! Один раз я уже отложила свое возвращение. Теперь вот опять. Но как ей признаться, что на Майорку я ездила не с «этими русскими», а с мужчиной. И мужчина этот — приблизительно ее возраста и, в сущности, годится мне в сыновья. Для Эвы любая моя постоянная связь была бы большим потрясением, что уж говорить о моей связи со столь молодым мужчиной. Это могло бы вызвать удивление и у совсем посторонних людей, не знающих меня и мою жизнь так, как знала она. Как ей об этом сообщить, да еще по телефону? Определенно, такой разговор по телефону вести сложно. Эва в любой момент может прервать меня каким-нибудь уточняющим вопросом: скажем, спросить, сколько ему лет. Значит, надо писать письмо? Да, но как напишешь, что мужчина, которого я полюбила, на двадцать лет моложе меня? Такое признание на бумаге звучало бы особенно беззастенчиво. Так, может, вообще обойти молчанием этот вопрос? Может, просто написать, что Александр — тот человек, с которым я решила жить вместе? И не вдаваться в подробности. Только как долго я смогу это скрывать? Она ведь засыплет меня вопросами. И мне придется на них отвечать. Да, но это будет позже. Это «позже» — единственное, за что я могла уцепиться. Итак, письмо. Письмом лучше всего… Только вот написать его я была не в состоянии. Сидела над пустым листком, вдруг с удивлением осознав, что это письмо стало бы первым, которое я написала своей собственной дочери, и что я не знаю, как к ней обратиться: «Дорогая Эва» или «Любимая моя Эва», а может, просто — «Эва…»? Я никогда ей не писала, потому что никогда не уезжала на такой долгий срок. Мои отлучки на несколько дней, когда я улетала в командировки на научные симпозиумы, не требовали переписки — разлука была слишком короткой. Впрочем, из Парижа я ей тоже не писала. Мы общались по телефону. А вот интересно, кстати, найдется ли на свете другая такая же мать, имеющая взрослую дочь, которая бы не написала ей ни единой строчки? И опять мне приходилось наверстывать упущенное. Но какой же мукой это стало для меня! Даже если и удавалось накорябать несколько предложений, я, перечитав, тут же рвала бумагу, жутко недовольная собой. К тому же я не знала, как Эва на это отреагирует, как отнесется к моему любовному приключению. Может быть, я покажусь ей смешной… и тут мне пришло в голову, что сперва надо поделиться этой новостью с кем-то другим, не с дочерью, и посмотреть, как этот человек среагирует, не будет ли он шокирован. Какое у него будет лицо, когда я скажу о своем решении соединить свою судьбу с мужчиной намного младше себя. А выбрать мне надо человека, дружелюбно настроенного по отношению ко мне, но в то же время не очень посвященного в мою ситуацию. Катя отпадала сразу. Она сама состояла в не совсем традиционном браке — муж старше на сорок лет. А посему только поаплодирует нашему с Александром союзу. Нет, Катя не могла стать объективным свидетелем… Ага, я подумала: свидетель — значит, искала кого-то, кто осудил бы меня, да? Я вспомнила об Эдит Муллен. И позвонила ей, предложив встретиться. Она тут же пригласила меня к себе, ни о каком другом месте и слышать не захотела.

— Жду тебя к ужину, — тоном, не терпящим возражений, заявила она.