Мой самый любимый человек

«Страшно признаться, – говорит автор, – но я правда считал, что математика, физика и химия не учат думать в отличии от литературы, где произведение можно обсудить и так, и сяк, и наперекосяк. Поэтому по гуманитарным наукам я был на коне, а по точным у меня всё колебалось от 0 до +3. Да и вообще мне было интересно читать книги и спорить по ним с мамой, чем решать какие-то идиотские задачи и примеры (поэтому я и стал адвокатом!). Впрочем, я с мамой всегда был более близок, чем с отцом (особенно после его смерти!). Наверно, это потому, что она могла сгладить напряжённость в наших отношениях с отцом, если такая могла быть, помирить нас, если была ссора и так далее. Так что у меня отцовский горячий характер и мамин ум».

Встретив в следующий раз Георгия Сосоевича в издательстве, я поблагодарила его за такую замечательную повесть. Он же мне ответил, что ему было очень приятно услышать благодарность от юной читательницы.

Мало-помалу я стала замечать такую штуку, что маму и Георгия начинают связывать более, чем творческие отношения. И здесь мне следует поведать об одном из двух своих проступков: однажды я засунула свой нос в мамин дневник и прочитала там, что Георгий ей нравится, как мужчина. Нет, я знала, что мама что-то пишет в этой толстой общей тетради, поскольку не раз видела её за этим делом; но видела этот дневник впервые, так как мама не давала мне его, а на мой вопрос, что она туда пишет, отвечала: «разные умные мысли». И хоть ты тресни возле мамы – а она не скажет, о чём эти мысли. Надо сказать, что я и до того немного догадывалась о чём-то таком-этаком: они часто созванивались, при разговоре мама называла Георгия Гошей и на «ты», да и разговоры их отличались от деловых… Только не думайте, пожалуйста, что я за мамой в наглую шпионила. Так иногда получалось, что я нечаянно могла всё это услышать. Не редко было так, что мама отправляла меня к бабуле на выходные, а сама устраивала у нас дома свидания с Георгием; или же, уйдя в кино, они могли долго гулять и бог знает, о чём дорогой разговаривать… В итоге мама попадала домой, когда я уже спала. Поверите, я даже поцелуя её не чувствовала.

Знаете, я всё понимала: и что мама у меня ещё молодая и красивая, и что ей влюбиться хочется, и всё такое-растакое… Но я в тоже время боялась, что мама меня разлюбит, что она забудет обо мне и уйдёт с головой в свою новую любовь, а я буду совсем одна в этом мире. Представив эту картину, я сперва расплакалась от боли, а после того, как проплакалась, решилась на второй проступок (хотя на тот момент он мне таким не казался!): Я написала от имени мужчины Георгию Сосоевичу записку, где доступно объяснила, что он наш сосед, что мама ему тоже очень нравится – и он бы хотел, чтобы Георгий Сосоевич оставил её в покое.

Согласна, я идиотка, если кто-то обо мне так подумает. Но а как вы повели на моём месте, если бы у вас маячила перспектива остаться одной и быть разлюбленной собственной матерью? Уверена, кто-то бы из вас и не такие ещё штуки выделывал бы в этой ситуации. Подслушав, когда у мамы встреча с Георгием по поводу его новой книги, я в этот день притопала к издательству, нашла машину Георгия (благо, с того раза запомнила и марку, и цвет, и номер!), всунула аккуратно записку под дворник, пнула ногой колесо, чтобы «тачка» завизжала, и свалила. Надо бы сейчас сказать, что я тогда допустила всего один прокол: не перечитала как следует записку и не исправила ошибки, которых у меня было до фига. Ну, даже если бы я их исправила, мама бы всё равно узнала мой почерк. Домой я пришла позже мамы, потому что тупо выгуливала время.

– Женя, это ты? – слышу из гостиной голос мамы.

– Я, – отвечаю я, поняв, что попала.

– Разденешься – зайди ко мне! – сказала мама. – Я в гостиной.

Сняв верхнюю одежду, я прошла к маме. Она сидела на диване, абсолютно спокойно глядела на меня, уже почему-то готовую к порке. Хотя мама порола меня очень редко и очень неохотно. Эта «высшая мера» наказания применялась в основном тогда, когда я или уж сильно распоясывалась, или нагло обманывала маму по поводу своих успехов в школе. А так у нас чаще всего были беседы и «домашние аресты» до тех пор, пока я не поправлю свои уроки. Но ремня я ожидала при любом варианте. Почему – не знаю.

– Твоя работа? – спросила мама, протягивая мне записку.

– Моя, – сказала я, решив, будь, что будет, и тут же всё же поспешила объяснить мои действия, надеясь, что мама хотя бы поймёт меня и накажет не так строго, как я ждала.

– Господи, какая ты у меня ещё дурёха! – сказала мама, вставая и идя ко мне. – Ну подумай сама, как я тебя разлюблю, когда ты у меня самое дорогое, что я имею и для чего вообще живу? Что я за мать буду тогда? Обещаю тебе, что никогда в жизни я тебя не разлюблю и не брошу, в кого бы я ни влюбилась. Ты что, девочка моя! – Тут она крепко обняла меня и стала гладить по спине. Я не вытерпела и заплакала.

– Мамочка, любимая, прости меня, пожалуйста!