Мой самый-самый... (СИ)

И Саша сжимает меня крепче, до хруста в ребрах и плечах. Рвано выдыхает мне в макушку. Не обращаю внимание на то, что трудно теперь вздохнуть. Дальше сама себе говорю.

- Но я до сих пор помню его крохотное лицо...Это такая беспомощность...Такая...!!!Ты, кажется, умереть готов, чтобы исправить, а ничего не можешь...Ничего!!! И ты один...Настолько один... Вокруг люди, суета, крики, но это всё будто в другом измерении, а ты здесь и ты - ничто...

- Моя родная, - бормочет Саша прерывающимся шепотом и начинает меня целовать в лоб, виски в прикрытые дрожащие веки.

Только, когда его сухие губы касаются моих щек, понимаю, что они мокрые. Говорю дальше. Говорю...Говорю...Говорю...

- Я чувствовала, что это произойдет. Мне было так страшно, а ты не слушал меня, не слышал совершенно...Если бы я так не испугалась тогда за тебя...Если бы ты был рядом...Если бы...

Спазм окольцовывает горло.

- Я знаю, родная, - он прижимается губами к моему лбу. Его дыхание прерывистое и совсем мокрое, или это следы моих слёз. Или его. Я не понимаю.

- Когда я узнал, я почувствовал тоже самое. Бессилие, Лиз. И стыд. Что это случилось, что я виноват, что не могу ничего изменить. Что моей жене плохо, что мой ребенок умер, а я даже приехать не могу. И то, что ты не сказала мне сразу, а потом не говорила со мной по телефону дольше минуты, да еще таким ледяным голосом...Я...- Сашка переводит дыхание, нервно потирая лоб. Его голос, дрогнув, срывается, и я затаиваюсь, ловя каждое мгновение и обращаясь в слух, - Я понимал, что ты винишь меня, уже понимал. Но, когда я зашел в палату, и ты подняла на меня глаза... Меня будто под дых ударили – у тебя такое лицо было. Я не знал, что сказать. Я пытался говорить с тобой, но ты словно спряталась за пуленепробиваемой стеной. Это такая боль, Кис, - видеть твое горе, читать молчаливое обвинение в глазах и одновременно слушать, как ты с фальшивой улыбкой говоришь, что все уже прошло, переживем, и ты не собираешься об этом говорить. Мне так хотелось тебя трясти, пока голова не отвалится, чтобы ты хотя бы покричала на меня, сорвалась. И одновременно было так страшно, что начну ворошить, а ты просто от меня уйдешь. Что мы этих выяснений, кто прав, кто виноват ни черта не выдержим. И я поддался тебе, Лиза. Ты наверно сильнее меня, я поддался. Ты делала вид, что все нормально, и я тоже делал, и даже как-то забылось все, да, Кис? И действительно казалось нормальным, только вот оно таким не было. И я сейчас так жалею, что не вытряс из тебя истерику еще тогда...в больничной палате. Там были голубые стены, я почему-то запомнил.

- Голубые, да...- судорожно всхлипываю я, давясь накатывающими слезами, которые влагой оседают на Сашкиной шее и груди.

Замолкаем. Тяжело рвано дышим в вязкой теплой темноте. Внутри такое опустошение, что кружится голова, обнимаю Сашу за шею крепче, его руки вдоль моего позвоночника. Щупают, гладят.

- Прости меня, любимая, я не смог, - снова прерывисто тихо-тихо шепчет мне в макушку, - Пожалуйста, прости меня...

Вытираю мокрые щеки о его широкую грудь, прочищаю спазмирующее горло, и сбивчиво выливаю из себя отрывистые, глубоко спрятанные обиды дальше.

- А ты помнишь, что через месяц мне сказал? "Не переживай, Кис, давай попробуем еще"...Будто мы детей у деда Мороза заказываем, и он просто в этот раз не принес...

- А ты молча пошла и спираль вставила, - отзывается обиженно Сашка, целуя меня в висок.

- Потому что это мое тело! - всхлипываю.

- Но могла бы и вслух сказать, что это задело тебя. Я как лучше хотел...Я думал, может, это поможет. Ведь надо же дальше жить...

Опять замолкаем. У меня льются беззвучные горячие слезы, опухает нос, во рту солоно, Сашка то крепче обнимает, то отпускает, словно баюкает, и это правда успокаивает.

- Ты появился на связи только через сутки...- шепчу горько еще через пару минут, - Такой счастливый голос... Я тогда ненавидела тебя...

- Я почувствовал, - трется подбородком о мой висок, прижимая крепче.

- А потом весь Домбай еще спрашивал у меня подробности, все эти охи - вздохи, рассказы про чьих-то родственниц, подруг и как было у них. Я год выслушивала истории про все существующие отклонения в беременностях, Саш...

- Я помню, да, - и я впервые за этот наш разговор чувствую кожей, как его губы растягиваются в слабой улыбке, - Помнишь, как я в Нину оливку кинул, когда она начала про то, что надо было себя беречь? Прямо в лоб.

- Это ты был? - охаю, - Я думала, Левка, и он случайно!

- Ну я на него свалил, он был не против. Помнишь ее лицо? Я думал, у нее челюсть стол пробьет.

- Да-а-а! - я вспоминаю картину маслом, как Нина разрывается на сотни маленьких Нин от возмущения, и заливаюсь тихим смехом.

Мы оба. Внутри будто горячие мыльные пузырики схлопываются. И становится легко- легко. Исцеляющий эффект резкой смены эмоций.

- Мне было легче ненавидеть весь мир вокруг, чем тебя, - тихо признаюсь, отсмеявшись, - И я так далеко всё запрятала, что, казалось, и забыла. А сегодня, с Левкой, будто тот день заново пережила, вот только ты был рядом, и конец другой. Счастливый. Понимаешь?