Мои седые кудри

— Ну ладно, — проговорил он мягче. — Ты сверху немного дребедени сними, а ягоды можешь не высыпать, я и так посмотрю, что под ягодами.

Ну что ж, пришлось кое-что выложить из корзины. Он быстро обыскал Марию Григорьевну, потом подошел к моей корзине, снимает штык с винтовки — и в ягоды штыком. Тут у меня и сердце замерло, и дух перехватило: «Зацепил штыком за мину или нет? Нет, не зацепил». Когда же он во второй раз сунул в ягоды штык, мне показалось, что он зацепил острием за край мины. И против моей воли я так тяжко, так глубоко вздохнула, что полицай даже вздрогнул. Смотрю я ему в морду его паршивую, а сама думаю: «Он же как-то должен отреагировать, если наскочил его штык на жесткое». А он глядит мне в лицо и говорит:

— Ты что бельма на меня таращишь?

— Это у тебя бельма, — отвечаю ему. — Ты что, не видишь, всю ягоду мне испортил?

И от страха, от ненависти и злости нервы мои, напрягшиеся до предела, не выдержали, и я, как только может в отчаянии плакать женщина, разревелась. Офицер и другие, стоявшие возле будки, посмотрели в нашу сторону: я, всхлипывая, закричала, путая немецкие слова с русскими:

— Господин офицер, вот такую жизнь вы нам привезли! Нет на них управы никакой. Я знаю, господин офицер, вы ему не приказывали, чтобы он ягоды давил в корзине. Посмотрите, кто их теперь у меня купит?

Понял он меня или нет, не знаю, но только он быстро подошел к полицаю, толкнул его в грудь и резко сказал что-то по-немецки.

А я, продолжая плакать, собрала все обратно в корзину и не торопясь начала отходить от них. Но если бы дать мне волю, то полетела бы я, как на самых быстрых крыльях. «Хорошо, что предусмотрительный Хатагов догадался мины тряпьем прикрыть, — думала я, — оно-то и смягчило удар штыка о мину».

И еще одно могло погубить меня. Об этом я подумала, когда опасность миновала. Дело в том, что над лесом, где мы с Марией Григорьевной ночевали, наш самолет сбросил груз для партизан. Среди них были газеты «Правда» и «Известия». Один экземпляр «Известий» я с собой прихватила, да так и несла в руке, не прятала. Счастье мое, что полицаи газет не читали…

Такой путь проделали две мины, предназначенные для палача белорусского народа фон Кубе.

На следующий день, как было условлено, я пришла на место встречи с Еленой. Однако ни Елена, ни Валентина на свидание не вышли. Это меня насторожило. Я ушла. Разыскала Николая Похлебаева. Он не придавал неявке Елены серьезного значения. Могли быть обстоятельства, которые затруднили своевременный ее приход на условленное место. Я попросила Похлебаева:

— Выясните, может быть, по какой-либо причине они не могут, а если перерешили и отказываются, тогда будем думать о другом плане.

Пока Похлебаев выяснял, что и как, я занялась своими делами. Спрятав мины в надежном месте, я начала готовить к эвакуации в штаб димовцев детей Валентины и их мужественной бабушки. Это мне удалось сравнительно легко. Я воспользовалась самоотверженной помощью нашего человека — шофера Николая Фурца, работавшего по нашему заданию у немцев.

На другой день на встречу со мной пришла Валентина. Под видом торговки повела меня на свою квартиру. Елена Мазаник была дома и ждала меня.

— Ну, покажите, что за туфли вы продаете? — спросила я, предварительно поздоровавшись с нею.

— Туфли высший сорт, — отвечала она, — закачаешься. Вот посмотрите.

— Туфли-то хороши, — говорю, — а цена им какая?

— Да что говорить о цене, — отвечает Елена, — если подходят, то берите. А цена, сами знаете, не отдавать же такой товар за бесценок.

Когда Елена назвала цену, я всплеснула руками и запричитала:

— Голубушка ты моя, это ты заломила… Уж больно высоко взяла. Вот тебе мое последнее слово — за половину отдашь, тогда куплю.

— Да где это вы модные туфли по такой дешевке сейчас купите?

И так в этом духе шла торговля у нас, пока мы не ударили по рукам.

А когда надо было говорить о деле, мы вышли. Мы знали, что не только соседи, но само гестапо вело за квартирой Елены тайное наблюдение.

Когда мы вернулись в комнату, я снова заговорила о туфлях. Так, с разговором о модных туфлях я вынула из авоськи обернутую в тряпку мину и передала Елене. Та развернула, осмотрела ее и быстро спрятала под подушку.

Валентина повела со мной разговор о дороговизне, а Елена написала на бумаге несколько вопросов и под каждым оставила место для ответа. Я вписала ответы и передала Елене. Она опять достала из-под подушки мину и снова начала ее рассматривать.

Я заметила, что в первый раз, когда она держала мину, руки у нее слегка дрожали. А потом — ни капельки, будто держала свою старую любимую куклу.

— Ну, дай бог тебе здоровья, — сказала я, — заболталась с вами, а мне уже и домой пора.

Я смотрела на Лену и восхищалась ею. Быстрая, сообразительная, деловитая, она была вся отдана тому делу, которое готовилась свершить. Она была в тот вечер совершенно спокойна, хотя и чувствовалась некоторая возбужденность. Валентина же говорила о туфлях, чулках и платьях с таким увлечением, что ей в то время могла бы позавидовать любая модница.

Да и я, как мне кажется, очень удачно выступала в роли торговки.