Мои седые кудри

Хатагов словно ждал этого вопроса. Когда они говорили за обедом о подготовке к зиме, старый хлебороб Дядя Коля поглядывал с хитринкой на Хатагова: дескать, говори-говори, а меня на словах не проведешь. Но когда он увидел своими глазами и госпитальный городок, и глубинные базы продовольствия, и многое другое, он искренне удивился всему увиденному.

— Я уже зимовал с дедом-морозом, — говорил Хатагов. — В этом деле теперь меня и сам дьявол не обманет.

— Глубинных баз у меня нет, — задумчиво произнес гость. — Могу я при трудном положении на твою помощь рассчитывать?

— Вполне рассчитывай, — отвечал Хатагов, — тем более что наша армия не даст долго фашистам тут сидеть.

— В расчете на это я в своем районе закончил сев озимых, — радостно проговорил Дядя Коля, — и на весну у меня семена есть. Хотим встретить наши войска хорошими видами на урожай.

— Ты всегда был и будешь хлеборобом, — ответил Хатагов с улыбкой, — и никакие фашисты из тебя этого духа не вышибут.

Было уже совсем темно, когда они вернулись в Кременцы. Хатагов спросил своего адьютанта Ивана Плешкова, нельзя ли побыстрее соорудить ужин.

— Есть соорудить ужин, — отчеканил Плешков и добавил: — Разогреть надо, а может, еще и горячий.

— Давай какой есть, — проговорил Хатагов, — я продрог и гостя заморозил совсем на таком ветру. Может, у тебя и горючее найдется?

— Найдется, товарищ командир, — отвечал Плешков, — для гостя достал по особому заказу. Высший сорт!

— Молодец, Иван, — одобрительно проговорил Хатагов, — вот кончится война, назначат тебя министром по снабжению.

— Нет, я против, — сказал Дядя Коля, — комбригу сапоги достать не может. Куда ж ему в министры.

— Он-то достал, — улыбнулся Хатагов, — да они в Москву улетели.

— Да, одни улетели, — вмешался в разговор Плешков, — а другие в Минск ускакали. Хоть мы все старались.

— Видно, плохо старались, — заключил Дядя Коля.

— Ты Ивана не обижай, — сказал Хатагов, — они мне семерых «языков» за один раз привели.

— Что-о? — привстал на стуле Дядя Коля. — Разыгрываешь.

— Нет, клянусь! — проговорил Хатагов, кладя руку на грудь. — Иван, будь добр, расскажи Дяде Коле, как за сапогами охотились.

Плешков, обрадовавшись случаю снова блеснуть своим мастерством рассказчика, спросил:

— Про фею или про рыбалку?

— Про фею вся округа знает, — махнул рукой Хатагов, — давай про рыбалку.

— Ну, не тяни резину, — обратился к Ивану Дядя Коля. — Давай ври!

— На этот раз сущая правда, — сказал Хатагов, — вся группа его подтверждает. И семеро эсэсовцев сидят в карцере, ждут отправки.

— Врать не умею, а если Дядя Коля не верит, то и говорить не хочу, — притворно обиженным тоном проговорил Плешков.

— Чудак ты, — сказал Дядя Коля, — это я так, для затравки. Говори!

— Идем мы с задания, — начал Плешков, — четверо нас в группе. Пришли в деревню Сосенки, зашли в крайнюю хату, а старуха, что в хате была, шепчет: «Вон там, в хате Мокроусихи, восемь карателей остановились». — «Сколько?» — переспрашиваю. «Восемь и один агромадный такой, что твой дуб. Начальник ихний», — отвечает бабка. Обрадовались мы, я и спрашиваю: «А обуты они во что?» — «Не приметила, — отвечает бабка. — Но верзила ихний, начальник, в сапоги обут, это сама видела». — «Ну что, хлопцы, рискнем?» — спрашиваю своих. Макар, конечно, первый согласился. «А как их взять?» — спрашивает. План у меня такой: «Ты иди, бабка, говорю, и пусти слух, что карателей, нет-нет, «освободителей», встречают по белорусскому обычаю хлебом-солью, жареными карасями, скажи, говорю бабке, что сама видела, как с рыбалки шел рыбак и целую корзину карасей туда отнес. Карасей жарят, водка есть и на стол еду подают самые красивые девушки». Ну, бабка и пошла, а мы в хате сидим, ждем. Макар с автоматом в кустах укрылся. Тоже ждет. Смотрим, эсэсы по одному, тайком от своего командира, к нам в хату и потянулись. Только за порог, а мы — бац, кляп в рот, мешок на голову, руки свяжем, а после и его автомат ему на шею повесим. Не тащить же нам самим. Все шло хорошо, а как верзила ихний вышел, так будто заподозрил неладное, вскочил в седло и поскакал в Минск. Макар только видел, как сапоги его блестели. Обратно наш Хатагыч без сапог остался, потому что эти эсэсы, пойманные, мелкими оказались.

— И ни единой царапины? — поинтересовался Дядя Коля.

— Один синяк был, и то у карателя, — с ухмылкой ответил Плешков.

— Вот видишь, — проговорил Хатагов, обращаясь к Дяде Коле, — а ты говоришь — плохо стараются.

— Сдаюсь, сдаюсь, — отвечал тот, — меняю свое мнение. Вообще же о твоих хлопцах легенды по всему краю ходят. Говорят, что они и к летчикам руку приложили. Это верно?

— А-а, — рассмеялся Хатагов, — это наш комсомолец Николаев угостил фашистских летчиков. Он в столовой штаба ВВС, у Мюллера работает. Но ему не повезло.

— Ничего себе «не повезло». Целую неделю летчиков откачивали, — сказал Дядя Коля, — а после в больнице лечили. И не двух-трех, а четыреста пятьдесят человек! А «юнкерсы» и «мессеры» тем временем простаивали.

— Мы планировали их на небеса отправить, — с улыбкой говорил Хатагов, — а они отделались рвотой и поносом. Яд оказался залежавшимся.