Мой швейцарский муж

Неделю я был в реанимации. В сознание не приходил. Мое тело, накачанное морфием и долгожданным спокойствием, отказывалось возвращаться в холодный ледяной мир. Его, как трепещущую былинку, мерно-мирно покачивало легким ветерком где-то под тягучими облаками альпийских гор.

– И долго он так будет здесь лежать? А что делать с фирмой? – чуть тронул мое сознание, то затухающее, то вспыхивающее, знакомый голос, гремящий из чужого мне далека. Тронул и сразу же утонул, растворившись где-то в физиологическом растворе, текущем по моим венам.

Через неделю я приоткрыл глаза почти в полном сознании. Надо мной склонилась загорелая медсестра. Ее черные кудрявые волосы застенчиво спрятались под маску.

– Господин Либгут! Вы слышите меня? – я мог различить скорее движение ее губ, чем голос.

К моей кровати с бесчисленными проводками и приборами подошел все тот же немолодой хирург с густой окладистой бородой. Я видел! Я слышал! Я чувствовал! Жизнь начала робко и осторожно возвращаться ко мне. Меня перевели в обычное отделение. Проводки, кабели, капельницы, морфий, таблетки, уколы, перевязки, смена белья, катетеры, мешочки, бинты, марля – все это сплелось в один запутанный, пахнущий гноем и болью клубок моего обычного дня. Из железного банкомата, без перебоя по приказу «к ноге!» выдающего деньги жене, я вдруг в одно мгновение превратился в сухую травинку, едва колышущуюся на перепутье между небом и землей.

Когда я пришел в себя и осознал, сколько времени я уже в больнице и сколько еще буду лежать, моя первая осознанная мысль была о моей фирме. Как спасти дело, которое кормит моих детей? Прямо с больничной кровати я смог договориться со своим старым знакомым, чтобы тот взял на себя ведение дел моей фирмы, второй знакомый занялся сервисом: ответственность за ведение бизнеса была перераспределена и переложена на плечи нескольких людей. Я прямо в больнице спокойно и уверенно подписал абсолютно невыгодный для меня договор управления. Это стало моим спасением. Единственно правильным решением, которое помогло хоть как-то спасти фирму. Если неприятность случается, то она случается обязательно некстати, ведь верно? Как раз весной начинался высокий сезон, и я сразу потерял 40 % оборота. Далее рванул переворот тенденций на рынке, и моя компания так никогда и не оправилась от моего внезапного вылета из управления на несколько месяцев. Мои конкуренты набирали силу.

В середине мая меня выписали из больницы, назначив следующую операцию на июль. Я вернулся домой другим человеком. Твердым, уверенным в себе, желающим жить по-другому.

Таксист проводил меня до входной двери. Я смог самостоятельно подняться по шершавой холодной каменной лестнице без перил, сам смог открыть дверь, сам смог сесть на диван.

– А, ты здесь? – удивленно посмотрела на меня маленькая хрупкая Ада, вернувшаяся домой из яслей к обеду, и прошла на кухню. Мимо меня.

14. Златокудрая Лорелея и (м)ученики немецких факультетов

В школе я не учила немецкий, а если и учила, то исключительно вопреки моей высокомерной (м)учительнице немецкого языка, которая всегда пыталась унизить меня перед классом, выставив в качестве всеобщего посмешища. Учебе я предпочитала балансирование по высоким заборам, ночные прогулки под гитару, трюки по льду на велосипеде, что не помешало мне получить в итоге отличный школьный аттестат. Мне очень повезло: сразу после школы я успешно провалила вступительные экзамены в экономический вуз и случайно прошла в педагогический. И там немецкий должен был стать моим основным предметом.

Весь первый семестр я не могла выдавить из себя почти ни слова на языке Гёте, Шиллера и Канта, разве что, несмотря на педагогические старания моей школьной (м)учительницы, рассказать вызубренное наизусть стихотворение Генриха Гейне о прекрасной златокудрой волшебнице Лорелее, имя которой в вольном переводе с местного диалекта означает «шепчущая скала». Девица в нем не делает ничего особенного, только сидит на скале у Рейна и заманивает отважных, но неразумных корабельщиков своим волшебным голосом. Они, польщенные вниманием прекрасной красавицы, теряют контроль над управлением, судном и гонимые свирепыми волнами разбиваются, о подводные рифы у подножия скалы.

Наверное, эту речную балладу заставляют учить всех (м)учеников и студентов немецких факультетов потому, что она имеет под собой серьезное основание: до начала XIX века в самом узком месте русла Рейна, у скалы на его восточном берегу, действительно, часто разбивались рыбацкие шхуны и корабли, которые мощный поток выносил на мель.