Мои скитания (Повесть бродяжной жизни)

Этот разговор был на последней перемене перед самым Рыбинском...

- Ну, так идешь с нами?

- Ладно, иду, - ответил я, и мы ударили по рукам.

- Иду!

- Ладно.

И прижал Костыга палец к губам - рот запечатал.

А мне вспомнился Левашов и Стенька Разин.

* * *

Рассчитались с хозяином. Угостил он водкой, поклонился нам старик в ноги:

- Не оставьте напередки, братики, на наш хлеб-соль, на нашу кашу!

И мы ему поклонились в ноги: уж такой обычай старинный бурлацкий был.

Понадевали сумки лямошники, все больше мужички костромские были, - "узкая порка", и пошли на пароходную пристань, к домам пробираться, а я, Костыга, Федя и косной прямо в трактир, где крючники собирались. Народу еще было мало. Мы заняли стол перед открытым окном, выходящим на Волгу, где в десять рядов стояли суда с хлебом и сотни грузчиков с кулями и мешками быстро, как муравьи, сбегали по сходням, сверкая крюком, бежали обратно за новым грузом. Спросили штоф сивухи, рубца, воблы да яичницу в два десятка яиц заказали:

- С привалом!

- С привалом!

Не успели налить по второму стакану, как три широкоплечих богатыря в красных жилетках, обшитых галуном, и рваных картузах ввалились в трактир. Как сумасшедший, вскочил Костыга, чуть стол не опрокинул. Улан за ним... Обнимаются, целуются... и с ними, и с Федей...

- Петля! Балабурда!! Вы откуда, дьяволы? Составили стол. Сели. Я молчал. Пришедшие на меня покосились и тоже молчали - да выручил Костыга:

- Это свой... Мой дружок, Алеша Бешеный. Нужно сказать, что я и в дальнейшем везде назывался именем и отчеством моего отца, Алексей Иванов, нарочно выбрав это имя, чтобы как-нибудь не спутаться, а Бешеным меня прозвали за то, что я к концу путины совершенно пришел в силу и на отдыхе то на какую-нибудь сосну влезу, то вскарабкаюсь на обрыв, то за Волгу сплаваю, на руках пройду или тешу ватагу, откалывая сальто-мортале, да еще переборол всех по урокам Китаева. Пришедшие мне пожали своими железными лапами руку.

- Удалой станишник выйдет! - похвалил меня Костыга.

- Жидковат... Ручонка-то бабья, - сказал Бала-бурда.

Мне это показалось обидно. На столе лежала сдача- полового за горячими кренделями и за махоркой посылали. Я взял пятиалтынный и на глазах у всех согнул его пополам - уроки Китаева, - и отдал Балабурде:

- Разогни-ка!

Дико посмотрели на меня, а Балабурда своими огромными ручищами вертел пятиалтынный.

- Ну тя к лешему, дьявол! - и бросил. Петля попробовал - не вышло. Тогда третий, молодой малый, не помню его имени-попробовал, потом закусил зубами и разогнул.

- Зубами. А ты руками разогни,-захохотал Улан. Я взял монету, еще раз согнул ее, пирожком сложил и отдал Балабурде, не проронив ни слова. Это произвело огромный эффект и сделало меня равноправным.

* * *

Пили, ели, спросили еще два штофа, но все были совершенно трезвы. Я тогда пил еще мало, и это мне в вину не ставили:

- Хошь пьешь - не хошь, как хошь, нам же лучше, вина больше останется.

Пили и ели молча. Потом, когда уже кончали третий штоф и доедали третью яичницу, Костыга и говорит, наклонясь, полушепотом:

- Вот што, робя! Мы станицу затираем. Идете с нами?

- Какая сейчас станица, ежели пароходы груз забрали. А ежели сунуться куда вглубь, народу много надо.... Где его на большую станицу соберешь? - сказал Петля.

- Опять холера... теперь никакие богатства ни к чему... а с деньгами издыхать страшно.

- А ты носи медный пятак на гайтане, а то просто в лапте, никакая холера к тебе не пристанет... - посоветовал Костыга. - Первое средство, старинное... Холера только меди и боится, черемшанские старики сказывали.

Как-то на минуту все смолкли. А Петля нам вдруг:

- Брось станицу! Поступай к нам в артель крючничать.

- А ну вас! Пойду я крючничать! - рассердился Костыга.

- Ишь ты какой. Почище тебя крючничают. У нас сам Репка за старшего.

- Как, Репка?! - и Костыга звякнул кулачищем по столу, так что посуда запрыгала.

- Да так, сам атаман Репка... - подтвердили слова Петли его товарищи,

* * *