Мои скитания (Повесть бродяжной жизни)

- Спали мы в чулане сзади казармы и, проснувшись в 12 часу, пошли на смену. Только что я вышла, вижу в окне третьей каморки вверху огонь и валит дым. Выбежал муж, и мы бросились вверх за своими вещами. Только что прошли через кухню в коридор, а там огонь... "Спасайтесь, горим", крики... Начал народ метаться, а уж каморки и коридор все в огне; как я выбежала на двор, не помню, а муж скамьей раму вышиб и выскочил в окно... Народ лезет в окна, падает, кричит, казарма пылает... Сразу загорелся корпус и к утру весь второй этаж представлял из себя развалины, под которыми погребены тела сгоревших...

В субботу найдены были обуглившиеся трупы. Женщина обгорела с двумя детьми,-это жена сторожа, только что разрешившаяся от бремени, еще два ребенка, дети солдата Иванова, который сам лежал в больнице...

В грудах обломков и пепла найдено было 11 трупов. Детей клали в один гроб по несколько. Похороны представляли печальную картину: в телегах везли их на Мызинское кладбище. Кладбищ в Орехово-Зуеве было два: одно Ореховское, почетное, а другое Мызинское, для остальных. Оно находилось в полуверсте от церкви в небольшом сосновом лесу на песчаном кургане. Там при мне похоронили 16 умерших в больнице и 11 найденных на пожарище.

Рабочие были в панике. Накануне моего приезда, 31 мая, в понедельник, в казарме № 5 кто-то крикнул "пожар", и произошел переполох. В день моего приезда в казармах окна порасковыряли сами рабочие и приготовили веревки для спасения.

Когда привозили на кладбище гроба из больницы, строжайше было запрещено говорить, что это жертвы пожара. Происшедшую катастрофу покрывали непроницаемой завесой.

Перед отъездом в Москву, когда я разузнал все и даже добыл список пострадавших и погибших, я попробовал повидать официальных лиц. Обратился к больничному врачу, которого я поймал на улице, но и он оказался хранителем тайны и отказался отвечать на вопросы.

- Скажите, по крайней мере, доктор, сколько у вас в больнице обгорелых? спрашиваю я, хотя список их у меня был в кармане.

- Ничего-с, ничего не могу вам сказать, обратитесь в контору или к полицейскому надзирателю.

- Их двадцать девять, я знаю, но как их здоровье?

- Ничего-с, ничего не могу вам сказать, обратитесь в контору.

- Но скажите, хоть сколько умерло, ведь это же не секрет.

- Ничего-с, ничего... - и, не кончив речи, быстро ретировался.

Думаю, рисканем. Пошел разыскивать самого квартального. Оказывается, он был на вокзале. Иду туда и встречаю по дороге упитанного полицейского типа.

- Скажите, какая, по-вашему, причина пожара?

- Поджог! - ответил он как-то сразу, а потом, посмотрев на мой костюм, добавил строго:

- А ты кто такой за человек есть?

- Человек, брат, я московский, а ежели спрашиваешь, так... могу тебе и карточку с удостоверением показать.

-А, здравствуйте! Значит, оттуда?-и подмигнул.

- Значит, оттуда. Вторые сутки здесь каталажусь...

Все узнал. Так поджог?

- Поджог, лестницы керосином были облиты.

- А кто видал?

- Там уже есть такие, найдутся, а то расходы-то какие будут фабрике, ежели не докажут поджога... Ну, а как ваш полковник поживает.

- Какой?

- Как какой? Известно, ваш начальник, полковник

Муравьев... Ведь вы из сыскного?

- Вроде того, еще пострашнее... Вот глядите. И, захотев поозорничать, я вынул из кармана книжку с моей карточкой, с печатным бланком корреспондента "Московского листка" и показал ему. В лице изменился и затараторил.

- Вот оно что, ну ловко вы меня поддели... нет, что уж... только, пожалуйста, меня не пропишите, как будто мы с вами не видались, сделайте милость, сами понимаете, дело подначальное, а у меня семья, дети, пожалейте.

- Даю вам слово, что я о вас не упомяну, только ответьте на мои некоторые вопросы.

Мы побеседовали, я от него узнал всю подноготную жизнь фабрики, и далеко не в пользу хозяев говорил он.

* * *

Вернулся я с вокзала домой ночью, написал корреспонденцию, подписал ее своим старым псевдонимом "Проезжий корнет" и привез Н. И. Пастухову рано утром к чаю.

Пастухов увел меня в кабинет, прослушал корреспонденцию, сказал "ладно", потом засмеялся.

- Корнет! Так корнету и поверят, - зачеркнул и подписал: "Свой человек".

- Пусть у себя поищут, а то эти подлецы-купцы узнают и пакостить будут, посмотрим, как они завтра завертятся, как караси на сковородке, пузатые... Вот рабочие так обрадуются, читать газету взасос будут, а там сами нас завалят корреспонденциями про свои беспорядки.

Через два дня прихожу утром к Пастухову, а тот в волнении. .

- Сегодня к двенадцати князь (Князь В. А. Долгоруков, московский генерал-губернатор) вызывает, купцы нажаловались, беда будет, а ты приходи в четыре часа к Тестову, я от князя прямо туда. Ехать боюсь!

* * *

В левом зале от входа, посредине, между двумя плюшевыми диванами стоял стол, который днем никто из посетителей Тестовского трактира занимать не смел.

- Это стол Николая Ивановича, никак нельзя, - отказывали бело-рубашечники всякому, кто этого не знал.

К трем часам дня я и сотрудник "Московского листка" Герзон сидели за столом вдвоем и закусывали перед обедом. Входит Пастухов, сияющий.