Мой слишком близкий друг

– Совсем? – спросил он растерянно.

– Совсем, – мягко ответила вместо меня тетя Света, медленно вытащила из его руки ложку и, похлопав его по плечу, успокаивающим жестом предложила: – Давайте завтракать.

Они-то с дядь Сашей оценили Митину кулинарию, закатив глаза от восторга и долго восхваляя его талант, а он все смотрел на меня, изредка отвлекаясь на них, и в глазах его была боль. Моя боль, которую я не чувствовала.

– Не могли бы мы поговорить, – спросил он у тети Светы.

– Митя, – ответила вместо нее я, – ты не бойся, я не шизофреник, и у меня не клинический дебилизм, я просто ничего не чувствую, это что-то с психикой. Это не страшно, можешь говорить при мне.

Но он предпочел разговаривать с тетей Светой наедине. На следующий день тетя Света с дядь Сашей уехали, их вахта закончилась, а со мной остался Митя. Вечером мы сидели у камина, и он рассказывал, как оказался здесь.

– Я с Левкой постоянно на связи находился, узнавал про твое состояние. Он говорил, что у тебя странный диагноз, что-то сложное, а если просто объяснять, то потеря чувствительности, но я и не предполагал, как это на самом деле протекает. Я знал, что тебя повезли во Францию, и твои родные по очереди ездят к тебе, и тебе даже стало лучше… – он замолчал неожиданно, потер лоб пальцами бессильным жестом, вздохнул. – …Господи, Мартышка, если это лучше, то как же тогда было раньше?

– Мне же не больно, – объяснила я понятную только мне логику.

– Да. Не больно. Потеря чувствительности. Я понял, – рублено, с паузами после каждого слова, сказал он и вернулся к своему рассказу, уже нормальным тоном. – А позавчера разговариваю с Левой, и он говорит, что решили тебя на Новый год домой привезти, только доктор сомневается в правильности такого решения. Я в Белоруссии был, переговоры веду, присматриваюсь, думаю там ресторан открыть. Да я не об этом. Просто я из Минска позавчера только и прилетел в Москву. Ну, вот и подумал, а почему бы нам с тобой не провести Новый год вдвоем. Ты не против?

Я промолчала, не зная, как ответить на этот вопрос. На вопросы, апеллирующие к области чувств, мне было трудно отвечать, а как я выяснила за последние четыре месяца и двенадцать дней, большинство вопросов, да и вся наша жизнь в целом, связаны именно с чувствами.

– Мы поедем с тобой в Довиль, – не получив ответа, придал большей бодрости голосу Митя. – У моих друзей квартира в доме на побережье, они живут в ней в сезон, а на зиму уезжают. Я уже договорился, мы с тобой там поживем. Будем посещать Бальнеологический курорт, ты же про его историю мне сама как-то рассказывала. Помнишь?

– Помню, – на сей раз ответила я. – И про их известный ипподром рассказывала, и про историю «города для жен».

Так французы в шутку называют престижный и дорогой Довиль, город для богатых, а рядом, через речку, находится Трувиль, рыбацкий городок, его называют «городом для любовниц». Имея в виду, что, отправляясь на курорт, француз селится с женой в Довиле, а любовницу селит в Трувиле, намекая на разницу социальных статусов этих двух городов-соседей.

– Мы и на ипподром пойдем, и будем кататься на лошадях, и в водолечебницу походим…

– Митя, я же не болею, зачем мне в лечебницу?

– Да, ты не болеешь, – подтвердил он, словно себя в чем-то обвинял, – а в лечебницу для красоты, посетишь там все косметические процедуры.

Ему было трудно со мной. Вернее, с собой рядом со мной. Митя почему-то обвинял себя, и я слышала это по его интонациям, по его словам, и однажды задала прямой вопрос:

– Митя, ты считаешь себя чем-то виноватым в том, что случилось со мной?

– А разве не так? – тихо спросил он.

– Митя, мне трудно сейчас понимать намеки и недоговоренности, я не улавливаю нюансов чувств. Скажи прямо.

– Я не просчитал этого Макса до конца. Он мне не нравился с самого начала, я чувствовал, что он гнилой, но не попытался хотя бы навести справки о нем, предупредить тебя или что-то еще предпринять, и ты пострадала, – засунув руки в карманы брюк, очень жестким тоном сказал он, и на скулах заходили желваки.

– Митя, ты не можешь спасать меня каждый раз, когда я совершаю глупости, – как робот говорила я, мне трудно давались длинные фразы, приходилось выталкивать из себя слова, но я старалась. – Я сама во всем виновата, это я пустила его в свою жизнь и была к нему безразлична, как сейчас ко всему. Так же, как сейчас. Он мне был не нужен и не интересен. И поэтому погиб мой ребенок. Это я виновата и наказана. Так правильно.