Мой «Современник»

Д а в и д. Но ведь я вижу тебя! <…> Почему же я вижу тебя? Ты чудишься мне, да?

Ш в а р ц. Возможно, Додик. (Улыбается.) Человек – не таракан, ему всегда что-нибудь чудится. Женщинам чудятся неприятности, мужчинам – удачи. И даже мне, в тот самый последний день, когда нас вели под конвоем на вокзальную площадь – мне чудилось, что я иду встречать твой поезд.

Д а в и д. Как это было, папа?

Ш в а р ц. Это было совсем просто, милый. В один прекрасный день по всему гетто развесили объявления, что нас отправляют на поселение в Польшу. <…> Нас пересчитали, построили в колонны и повели… И мы шли – женщины, старики и дети… Был дождь и ветер… На улицах было пусто, совсем пусто… Все попрятались по домам, и только когда мы проходили, шевелились занавески на окнах. И этому как раз я был рад.

Д а в и д. Почему?

Ш в а р ц. Понимаешь ли, милый… Я родился в Тульчине, жил в Тульчине и умер в Тульчине. Я почти всех знал в нашем городе, и мне не хотелось бы, чтобы мои старые знакомые, увидев меня в тот день, отворачивались и прятали глаза… <…> Я ничего не взял с собой, только твою старую скрипочку, твою половинку. С немцами был Филимонов. Оказалось, между прочим, что его фамилия – Филимон, даже фон Филимон… И когда этот Филимон увидел у меня в руках скрипочку, он засмеялся и крикнул: «А ну-ка, пархатый черт, сыграй нам кадиш! Сыграй нам поминальную молитву, пархатый черт!» И я вдруг ужасно рассердился. Я поднял твою скрипочку, твою половинку, на которой ты учился играть упражнения Ауэра, подбежал к господину Филимону и ударил его этой скрипочкой по морде. И даже успел крикнуть: «Когда вернутся наши, они повесят тебя как бешеную собаку».

Некоторые считают, что театр существует только для развлечения, другие думают, что он имеет образовательную функцию. Кто-то полагает, что театр формирует сознание нации. Конечно, важно и то и другое, но я думаю, что это прежде всего школа воспитания чувств. От рассказа Шварца у зала захватывало дух, зрителей переполняло сочувствие к нему и поражало, насколько жесток может быть человек – вообще человек, какой бы национальности он ни был. Это была поистине грандиозная актерская работа.

Когда я снималась в фильме «Помни имя свое» с Людмилой Касаткиной, мы играли узниц Освенцима, я все время вспоминала «Матросскую тишину» и рассказ старого Шварца-Евстигнеева. Мы снимались в настоящем бараке, было очень страшно, мы столько слез пролили с Касаткиной, сжимая руки друг друга, когда видели детей, играющих маленьких узников Освенцима. Сердце все время болело…

Кваша играл роль молодого Шварца. В спектакле были заняты Галина Волчек, Лилия Толмачева, Анна Голубева, Николай Пастухов. Мне посчастливилось сыграть Людмилу, хотя сначала я играла Аришу, медсестру в санитарном поезде.

На роль Людмилы была назначена Светлана Мизери, но перед самым показом начальству она заболела. Отменить показ было невозможно. Я храбро сказала, что знаю роль, и Ефремов разрешил мне попробовать. Меня утвердили. Накануне спектакля вернулась Мизери, но Ефремов настоял, чтобы играла я, сказав, что во мне нет ни капли сентиментальности, а это важно для спектакля. Мизери – лирическая героиня, и мне кажется, ее Людмила была не такой, как задумал Галич, – у него она была жесткой, угловатой, прямолинейной.