Мой старший брат Иешуа

Все сошлось. В первую очередь Ирод получил умного, верного и преданного ему первосвященника, а во вторую – юную Мариамну. Потом оказалось, что она капризна и зла, но Ирод терпел ее ради отца, ради рода Боэтов и саддукеев-боэциев, которые стали ему мощной опорой. И потом, когда Ирод несколько раз смещал первосвященников (по разным причинам; скажем, самому Шимону пришлось уйти после того, как лицо его обезобразила оспа), он все равно назначал на это место либо выходцев из дома Боэта, либо видных боэциев.

Нельзя сказать, чтобы священнослужители всех прочих направлений были в восторге от такого положения дел – тем более, что боэции, ощутив поддержку, ввели в обычай приходить на религиозные диспуты с палками, отнюдь не расщепленными, и группами по двадцать-тридцать человек…

Тем временем Дора, Антипатр и Антигона перебрались из Тира в Александрию Египетскую. Там они жили скромно, но честно. Антипатр продолжил образование, Антигона пыталась излечить свое бесплодие – до тех пор, пока знаменитый врач Филистарх не сказал ей, что можно не тратить деньги, детей у нее не будет больше никогда. От этого известия Антигона хотела покончить с собой, но фармацевт-египтянин, к которому она пришла за ядом, сумел ее разубедить.

Он рассказал ей много интересного о гадах, растениях и минералах. Вскоре Антигона стала его тайной ученицей.

Глава 7

Я просыпаюсь рано, иногда до рассвета. Мой дом стар. Балки пахнут смолой, как руки отца. Я не закрываю ставни на ночь, и птицы будят меня своими криками. Дом стоит на пологом склоне, вблизи ручья. За домом загон. Рядом проходит козья тропа. Остальные дома деревни стоят ниже и немного в стороне, и я могу – пока видят глаза – из своих дверей смотреть на площадь и на маленький навес на четырех столбах, храм Гебы, которая почему-то считается покровительницей здешних сел, а дальше, за деревней, у поворота на кладбище чернеет кумирня Гекаты, ночной охотницы; когда в темноте ветер с гор, я слышу рык ее псов за стеной.

Но я еще жива, и дух мой не бродит среди камней. Я сама спускаюсь к воде, сама дою своих коз и сама пеку хлеб. Мне дают в долг все, что я ни попрошу, потому что четырежды в год из города приходит мальчик и приносит мешочек с латунью и серебром. Что хорошо у римлян, так это точность в деньгах. Евреям я не доверила бы и оловянного обола.

И не говорите мне, что я не люблю соплеменников. Я всего лишь справедлива.

Мой дух не бродит среди камней, но странствия его не прекращаются ни на долю часа. Стоит мне забыться или отвлечься от грубого, шершавого и холодного, что вокруг, как он устремляется назад, назад, и не вернешь, и приходится ждать. И я жду, терпеливо и кротко.

Вскоре после свадьбы отец вновь отправился в Сирию, покупать лес, а мама осталась управлять домом – с помощью Эфер. Дом Иосифа показался ей огромным, но неустроенным; слишком много помещений пустовало, в них просто были свалены какие-то ненужные вещи. В помощь к рабам – всего их у Иосифа было четверо, две женщины и двое мужчин, но конюх Иегуда для работ по дому не годился, он был слишком стар и не мог наклоняться, Иосиф содержал его просто из милосердия – она наняла еще двух сильных работников, и за то время, пока Иосиф отсутствовал, дом удалось привести в какое-то подобие порядка. Несколько возов хлама вывезли, множество вещей роздали бедным, деревянные полы отскоблили добела, стены обили циновками из египетского тростника, а потолки покрасили смесью соли, мела и извести. На заднем дворе соорудили очаг и там в огромном котле долго, день за днем, кипятили с золой прокопченные занавесы; некоторые из них распались в прах от старости, и пришлось покупать новые.

Трудно сказать, удивился ли отец, вернувшись; скорее, он растерялся. Он рассказал мне потом, что именно в этот момент понял вдруг, что все, происходящее с ним, происходит по-настоящему. Прежде события казались чем-то вроде долгой игры или того, как ведет себя человек, попавший в чужое племя, в чужую страну: то есть пытается присмотреться к нравам и обычаям и держать себя соответственно им, не выдавая подлинных своих чувств – потому что не поймут. А сейчас он вошел в дверь – и оказался в подлинной жизни. В той, которой грезил во сне, но сны эти забывал поутру.

Еще все эти дни Эфер учила маму, как ведут себя беременные, и давала пожевать какую-то сухую траву, от которой немного бледнело лицо и как-то по-особому начинали поблескивать глаза…