Мой старший брат Иешуа

Я очнулась, глядя на луну, зеленоватая луна, чуть изъеденная сбоку, лежала на черных, как бы обугленных верхних ветвях древней-древней смоковницы, – и, услышав внизу голоса, бросилась туда, рыдая без слез, в большой комнате сидели Иоханан, мама, мои дети и старшие близнецы, повсюду разбросаны были куски ярких тканей, кожаные расписные короба, чеканные кувшины из тонкой бронзы и что-то еще, и еще и еще (начищенная медная труба; потом на ней играл Яаков; изогнутый легкий, но очень упругий лук из рогов неизвестного животного, и стрелы к нему; бубен; красные сапожки…) – я перелетела все это богатство и повисла на шее подхватившего меня Иоханана, я обхватила его и замерла – или нет, я била его кулаками по спине, – или нет, я…

Вера в чудо вернулась ко мне.

Иоханан пробыл дома четыре дня и отправился в дальнейший путь. А я отправилась с ним.

Он долго пытался меня отговорить, и он во всем был совершенно прав – да, такая жизнь не для женщин, да, первое время мне приходилось тяжело, очень тяжело, и неловко рассказывать о тех трудностях, да и ни к чему, – и ему приходилось труднее, потому что ко всем прочим заботам добавился и страх за меня, близкую и пока еще неловкую; но я, честно говоря, думала, что будет тяжелее, когда настаивала на том, чтобы отныне сопровождать его повсюду, как женщина кочевых народов. Спасибо маме, она поддержала меня, она поцеловала Иоханана в лоб и сказала:

– Сын мой. Сделай так, как говорит Дебора. В нее вселился ангел судьбы; он знает, что нужно и что необходимо. Посмотри на нее: когда у девочки такие глаза, ей нельзя возражать, потому что нельзя спорить с ангелом.

Так мама осталась одна на два дома с семью детьми. Впрочем, старшим близнецам скоро должно было исполниться по двадцать лет, и они были настоящей опорой семьи. В силу собственных пристрастий они занимались не столько торговлей, сколько строительством, но уже не деревянным, как наш отец, а каменным. Как раньше в доме горячо спорили о сравнительных свойствах сосны и сикоморы, так теперь – о камне из разных каменоломен, о том, когда можно использовать сырой кирпич, а когда приходится покупать дорогой обожженный, о санторинской земле и молотом антиохийском туфе, и о том, что проще и долговечнее: опус ретикулатум, опус тестациум или опус спикатум?..

У них были грубые, израненные острыми сколами различных камней руки. Но души их были нежны и преданны.

Мои любимые братья…

Глава 20

Всю ночь ревел ветер, выдувая последнее тепло из комнаты. Среди ночи пришлось встать и разжечь очаг. Дикая олива, высохшая до твердости бронзы, тяжелая и звонкая, разгоралась медленно, но горела жарко, и я согрелась. Во мне мало тепла, оно быстро уходит из тела, поэтому я кутаюсь в шкуры, как армянка. Даже летом я надеваю овчинную безрукавку. Сейчас зима. Мне холодно смотреть на мальчишек, которые бегают босиком по обледенелым камням. А им смешно смотреть на меня.

Утром я не сразу смогла выйти из дома. Дверь не открывалась, и пришлось разрезать верхний ремень, на котором она висит, и повалить ее наружу. Выпал снег. Его было по пояс у двери и под самую крышу у задней стены. Ветром снег вбило так сильно, что он не проседал под ногами. Придется заплатить мальчишкам несколько оболов, чтобы выгребли его оттуда, иначе в доме будет долго держаться холод и сырость, и на стенах появится плесень. Я ненавижу плесень.

Она может испортить мои записи.

А первый раз в жизни я увидела снег в то самое мое путешествие с Иохананом – первое и последнее. Это было в Кесарии. Мы ждали корабль, чтобы плыть на Кипр. Четыре дня мерно грохотал шторм, и соленые брызги оседали на губах. Тучи летели низко, иногда порывался пойти дождь, но так и не решался. Этот шторм пришел из Египта, в нем чувствовался остаток африканской жары. Мраморные лестницы, сбегавшие к морю, были пусты, фонтаны молчали. Пальмы, напротив, громко шумели; иногда ветер волок по ступеням большой темный обломанный лист с прорезями по краям. Статуи неизвестных мне людей отворачивались от ветра и кутались в тоги.

Я никогда не испытывала отвращения к статуям или страха перед ними и не понимаю, почему многие евреи так их не любят.

В Кесарии мы жили у моего сводного двоюродного брата, Иегуды по прозвищу Горожанин.[17] Помните, у отца была предыдущая семья, вся умершая в моровой год? Иегуда – сын Шимона, младшего брата Рахель, которая и была первой женой моего отца.