Мой старый дом

— А у нас в лагере, — сказал вдруг Дубарев, — была Курдюмова.

Он замолчал, дожёвывая сырник с хлебом.

— Ну и что? — спросил Пека.

— Её к нам посадили за стол для нашего исправления. Чтобы мы, значит, облагородилися…

Дубарев замолчал.

— Ну, дальше-то, дальше.

— Чтобы руками не ели. Объедки бы на пол не выплёвывали. Чтобы хлебные шарики не катали и не бросались ими в дежурных.

Дубарев опять замолчал и продолжал с громким чавканьем есть сырники.

— Ну и что? — спросил Пека.

Дубарев ел и ничего больше не говорил. Все на него со злостью смотрели.

— Дубарев, ты будешь дальше говорить или нет? — рассердился Пека. — Вот что за манера…

— Ну вот, Курдюмова только ложку начнёт ко рту подносить, а мы все втроём: «А-а-а-ам!..» Она только компот приготовится пить, а мы: «Буль-буль-буль-буль!»

Все, кроме меня, засмеялись.

— Ну и что?

— А ничего. Плакала она. Убегала из столовой прочь от нас. Голодной оставалась. Худела. Потом её пересадили.

Я снова подумал, что лодку взял Дубарев.

Мы вышли из кафе.

— Саня, пойдём с нами! — сказал Пека.

— А вы куда?

— Мы в баню, в баню! Пойдём, мы тебя хорошенько вымоем, все свои печали забудешь!

Я бы пошёл с ними в баню. Я очень люблю ходить в баню большой компанией. Но мне надо было ждать почтальона.

И потом, у меня была ещё одна идея.

Шпагу наголо!.

Флибустьер, мореплаватель затруханный, был совсем близко. Об этом говорила верёвка, которая изображала бикфордов шнур. Она шла вдоль стены к одному из окон подвала. Когда-то этими верёвками баловался и я, и все ребята нашего двора, а теперь при этом занятии остался один Семёнов.

Кое-что ещё говорило о его присутствии: три стеклянных осколка, лежавшие друг возле друга, квадрат на асфальте со свежими крошками мела. Все эти штучки были мне хорошо знакомы.

— Семёнов, — позвал я. — Семёнов, выйди на минуту!

Сначала всё было тихо. А потом внизу, у входа в котельную, под железным навесом что-то звякнуло.

Я тихо приблизился и заглянул. Семёнов сидел на корточках у дверей котельной, уныло опустив голову.

— Семёнов, ну, выйди, дело есть.

Флибустьер появился наверху, ощетиненный всеми видами деревянного вооружения. Весь он был достоинство и дьявольская смелость. «Чего с ним дружить-то, — подумал я. — Он и защитить её не сумеет».

Он отдал мне честь двумя пальцами.

— Что угодно?

— Семёнов, ты можешь без этих гримас?

— Я ещё раз спрашиваю, что привело вас ко мне? — не унимался Семёнов.

Тогда я сказал:

— Кое-что надо обсудить, сэр.

Лицо Семёнова слегка покраснело. Он снова отдал мне честь двумя пальцами.

— Следуйте за мной.

Я шёл за ним по двору и думал: «Ну и дурак ты, Семёнов. Разыгрываешь из себя непризнанного рыцаря, а Поля тебе верит».

В прошлом году мы все чуть не посходили с ума на этих штучках Семёнова. Всюду грохотали выстрелы и взрывы. Файзула с грузчиками из магазина, чертыхаясь, разваливали крепости из фруктовых ящиков. Все стены и двери парадных были густо покрыты условными знаками, угрозами и проклятьями. Кругом только и слышалось: «Я требую удовлетворения!», «Вы за это ответите!», «Шпаги наголо, монсеньоры!».

Потом все вдруг остыли, устали. Не коснулось это только Семёнова.

Последний флибустьер привёл меня на задний двор. Там, под глухой аркой, за мусорными баками, находилось его нынешнее убежище. Файзула его преследовал, разорял безжалостно, да и мы над ним надсмехались, поэтому убежища приходилось всё время менять.

За мусорными баками было противно. Собаки там гадили, пахло гнилыми фруктами, но Семёнов, казалось, ничего этого не замечал.

— Может, на диван переберёмся? — предложил я и указал в сторону своего дивана.

Но Семёнов сел на ящик.

— Выкладывайте, сэр, и без обиняков.

«Обиняки какие-то», — подумал я, но тут же вспомнил, что встречал в книгах это странное слово.

Ну хорошо, думаю, ладно. Доставлю ему в последний раз удовольствие. Может, он тогда запираться не будет.

Я сказал:

— Без обиняков так без обиняков. Вы знаете, надеюсь, что я до недавнего времени был жильцом этого замка…

Я видел, как Семёнов удовлетворённо покраснел.

— Так вот, неделю назад я сменил место жительства. Захотелось поближе к дикой фауне и флоре, на лоно природы… Знаете, охота, верховые прогулки, рыбная ловля…

Семёнов прервал меня с важным видом:

— Виски, коньяк, ром?..

Совсем очумел парень. Может, он болен?

Семёнов перехватил мой подозрительный взгляд и заёрзал на ящике.

— Продолжайте, сэр.

Тут я не выдержал. Меня вдруг взорвало. Я крикнул Семёнову:

— Слушай, кончай ты всю эту ерунду! Ты что, не понимаешь? Не понимаешь, да? Так рехнуться можно! Выбрось всю эту дребедень из головы, выбрось!..

Я вскочил и с ожесточением стал пинать ящики.

— Я тебе покажу сэра! Я тебе покажу виски и коньяки!.. Я тебе сейчас знаешь что?.. Я из тебя всю эту дурь вытрясу!.. Ишь ты, униженный и оскорблённый! Говори, ты лодку взял?

Я схватил его за форменку и стал трясти:

— Ты?.. Ты?.. Ты?..

На боках у Семёнова колотились друг о друга все деревяшки. Он ещё пробовал бормотать:

— Шпагу наголо…

Но уже по его щекам потекли крупные слёзы.

— Вы мне за это ответите!..

Но не было у него уже сил для отпора и достойного сопротивления.