Мои странные мысли

За все годы работы уличным торговцем такое с Мевлютом случилось впервые.

Ферхат. Мевлют лишился своей тележки в то время, когда я начал работать контролером счетчиков в управлении по электроснабжению, офис которого располагался на Таксиме в здании, похожем на отель «Хилтон». Но с Мевлютом мы никогда не сталкивались. Если бы я знал, что он торчит со своей тележкой поблизости, подошел бы я посмотреть на него? Не уверен.

На свадьбе Коркута Мевлют только мельком взглянул на других дочерей Абдуррахмана-эфенди – так чтó мне до того, писал ли он свои письма одной или другой. Я понятия не имел, что он мечтал о Самихе до тех пор, пока не сбежал с Райихой. Он ведь стеснялся сказать это мне. Так что я не беспокоюсь ни о чем. Но с точки зрения внешних приличий, которым мы должны следовать в обществе, теперь нам трудно оставаться друзьями: Мевлют писал любовные письма девушке, которая в конце концов стала моей женой… Вне зависимости от того, что мы лично чувствуем, в этой стране трудно двоим мужчинам в такой «публичной» ситуации воздержаться от того, чтобы немедленно не набить друг другу морду при случайной встрече на улице. О том, чтобы пожимать друг другу руки и оставаться друзьями, как раньше, и речи не идет.

В тот день, когда полиция конфисковала его тележку для плова, Мевлют вернулся в обычное время. Вначале Райиха даже не заметила, что тележка не привязана к ореховому дереву в саду за домом. Но, взглянув на лицо мужа, она поняла, что произошло какое-то несчастье.

– Ничего, – сказал Мевлют. – Я первым делом завтра утром пойду и заберу ее.

Он сказал дочерям, что из одного колеса выпал винтик и он оставил тележку другу в соседнем квартале, который починит ее. Он дал дочерям по жевательной резинке с картинкой под оберткой. На обед все досыта наелись свежего риса, который сварила Райиха, и курицы, которую она нажарила Мевлюту продавать на следующий день.

– Давайте оставим немного плова для наших покупателей на послезавтра, – предложила Райиха, возвращая недоеденную курицу в кастрюлю и ставя ее в холодильник.

Тем же вечером одна из постоянных покупательниц Мевлюта, когда он наливал ей на пороге кухонного черного хода бузу, сказала:

– Мевлют-эфенди, сегодня вечером мы пили ракы и бузу покупать не собирались. Но ваш голос звучал так жалобно, так печально, что мы не смогли удержаться.

– Это голос продавца, который продает свой товар, – вздохнул Мевлют, повторяя фразу, которую говорил своим покупателям тысячи раз.

– Как ваши дела? Какой-нибудь из ваших дочерей уже пора в школу?

– У меня все хорошо, хвала Всевышнему. Моя старшая пойдет в начальную школу этой осенью, с благословения Создателя.

– Отлично. Вы же не позволите им выйти замуж, пока они не окончат среднюю школу! – сказала пожилая женщина, закрывая за ним дверь.

– Я собираюсь отправить обеих дочерей в университет, – сказал Мевлют закрывшейся за ним двери.

Ни этот обмен любезностями, ни разговоры с другими постоянными покупателями, которые все, как по заказу, были особенно добры с ним тем вечером, не отвлекли Мевлюта от страданий по потерянной тележке. Он гадал, где она могла бы быть, пострадает ли она, если попадет в плохие руки, как она перенесет дождь и не украли ли газовую плиту. Он не мог вынести мыслей о том, как она там, без его присмотра.

На следующий день он отправился в жандармерию Бейоглу. Жандармерия располагалась в некогда помпезном, а ныне ветхом деревянном особняке османского периода, где к приходу Мевлюта уже собрались другие уличные торговцы, чьи тележки и прилавки были подобным образом конфискованы. Старьевщик, с которым Мевлют несколько раз встречался в Тарлабаши, был удивлен, услышав, что утащили тележку с пловом. Торговцев плова, фрикаделек, жареной кукурузы или каштанов, которые торговали со сложных, остекленных прилавков со встроенными газовыми или угольными плитами, жандармерия трогала редко, так как они не занимали свои места без того, чтобы первым делом не поднести подарки и бесплатную еду муниципальным жандармам. Так всегда поступал и Мевлют.

Но в тот день ни Мевлют, ни другие торговцы не смогли получить свои тележки назад. Один старик, который торговал лахмаджуном[59], пробормотал: «Да наверное, они уже всё поломали», но Мевлюту о таком и думать было страшно.

Муниципальные предписания по здравоохранению и гигиене не останавливали уличную торговлю, а все штрафы, благодаря инфляции, давно превратились в ничто, так что местные власти в назидание конфисковывали и ломали тележки уличных торговцев и выбрасывали их товары. Такие рейды кончались спорами, драками и даже поножовщиной, и иногда торговцы устраивали рядом с мэрией голодовку или даже самосожжение, хотя подобное случалось редко. Только перед выборами, когда на счету был каждый голос, торговцы могли надеяться получить конфискованные прилавки назад. Бывалый продавец лахмаджуна сказал Мевлюту, что уходит, чтобы назавтра купить себе новую тележку.