Мои странные мысли

Тем не менее за восемь месяцев, которые он уже провел в этой квартире, Мевлют ни разу не открыл окно, чтобы отругать мальчишек за то, что они слишком сильно шумят. Шесть дней в неделю он уходил из дому по утрам в десять тридцать и шел в ассоциацию мигрантов в Меджидиекёй. С середины октября по середину апреля он каждый вечер торговал бузой в богатых районах города, вроде Шишли, Нишанташи и Гюмюшсую, где находились дорогие старинные многоквартирные дома в четыре-пять этажей. Он разорвал все связи со своим бывшим районом Тарлабаши, который теперь стал частью зоны городской перепланировки, созданной, чтобы стимулировать строительство маленьких дорогих отелей, больших торговых центров и туристических достопримечательностей; большинство старых греческих домов было расселено.

Заваривая себе утренний чай, Мевлют наблюдал из окна, как на парковке режут жертвенных баранов (овец Сулеймана среди них не было), а затем листал какое-то время посмертную книгу Святого Наставника «Беседы». Он узнал о выходе этой книги шесть месяцев назад из выпуска «Праведного пути», который увидел в витрине одной бакалейной лавки; условием получения книги было двадцать купонов из газаты, и, тщательно собрав их, он стал обладателем книги, на которой красовалась фотография Святого Наставника, сделанная в молодые годы. Мевлют верил, что отчасти благодаря ему в этой книге была глава «Воля сердца и воля слова». Иногда раскрыв книгу на этой главе, он подолгу читал ее.

В прошлом, когда заканчивался праздничный намаз, Мевлют с отцом и дядя с двоюродными братьями все вместе шли к Акташам на Дуттепе, шутя и болтая всю дорогу, и садились пить чай со свежими пирожками, которые пекла к празднику для всей семьи тетя Сафийе. Теперь все они жили в отдельных квартирах, и им негде было больше собраться. Тетя Сафийе попыталась было сохранить традицию тех дней, приглашая на праздники всю семью на обед, но Сулейман обычно уезжал на праздник с женой к родителям Мелахат, а его ушлые сыновья, получив праздничные карманные деньги, тут же начинали скучать рядом с дедом и бабкой и тоже исчезали.

Когда и Коркут перестал посещать обеды, тетя Сафийе пустилась в длинные рассуждения о жадных подрядчиках и политиках, которые, как она верила, и были корнем всех зол и которые вводили в заблуждение ее дорогих мальчиков.

– Я тысячу раз говорила им: «Подождите, пока мы не умрем, прежде чем снести наш дом, а тогда стройте такие башни, какие пожелаете», но они меня не слушали. Они продолжали твердить мне: «Дом упадет во время следующего землетрясения, мама, тебе будет гораздо комфортнее жить в новой квартире со всеми удобствами», так что я в конце концов махнула рукой. Я не верила им. Но никому ведь не захочется мешать собственным детям. Они клялись мне, что перед нашим домом будет сад, будут расти деревья, «ты будешь рукой срывать сливы и шелковицу с веток из окна, мама», говорили они мне. Где та слива, где шелковица? Ни воробья, ни курицы; ни земли, ни сада. Сынок, мы не можем жить без нашей зелени, без наших жуков. Вот почему твой дядя Хасан заболел. После всех этих строек сюда даже кошки с собаками не заглядывают. А на праздники, такие как сегодня, в нашу дверь стучат только дети, которые просят деньги, вот и все; больше не приходит никто, даже на обед. Мой дорогой и любимый дом на другом холме, где я прожила сорок лет, был снесен, а на его месте построили огромную башню, а я не могу не плакать, когда смотрю на нее отсюда, дорогой мой Мевлют. Я для тебя эту курицу приготовила, возьми еще картошки, ты ведь ее любишь.