Мои стрелецкие Университеты (СИ)

Какой радостью светилась мама при встрече с уцелевшим земляком Николаем Столяровым. За 22 месяца оккупации люди испытания неисчислимые лишения и потери. Наша семья потеряла все. Мы остались на пепелище без ничего. Взрослые говорили: «Главное, остались живы. Живая кость мясом обрастет». Надо было начинать строить новую жизнь. Перед эвакуацией родители кое-что спрятали в погребе: зимнюю одежду, одеяло и пр. Это стало важным подспорьем. Нашим первым жилищем стал шалаш, сооруженный над погребом. До октябрьских морозов мы жили в этом шалаше. Самое трудное было забираться на ночь в холодную постель. Укрывались с головой, а потом, когда за счет дыхания становилось теплее, высовывали нос. Еще тяжелее было выбираться из согретой постели. С наступлением холодов отец с братом Петром выкопали котлован 2 х 3 метра и около метра глубиной поставили стропила, накрыли соломой и присыпали землей. Внутри соорудили нары, отец для обогрева смазал маленькую печку. В этом шалаше нам пришлось зимовать. В середине зимы мы с мамой из-за болезни вынуждены были уехать в г. Орел на квартиру к сестре Наташе. Отец с Петром остались зимовать в примитивной землянке.

Отец, вместе с переехавшими из села Маслово крестьянами в 1930-1933 годы, выбрали хорошее место для своего поселка. Южный пологий склон, рядом небольшая дубрава, ниже заболоченный луг, из которого вытекает ручей, впадающий в р. Мезенка.

Жители поселка добывали торф в заболоченном лугу, но из-за высокой зольности и незначительных запасов добычу прекратили. После торфяных работ оставались копани, наполненные водой. Осенью в них мочили стебли конопли (матерка). Пучки матерки связывали в большие тюки, опускали в воду, а чтобы они не всплывали сверху, накладывали глыбы дерна. Через две-три недели, когда начинал луб (волокно) отслаиваться, тюки вынимали, просушивали и пускали в дальнейшую обработку. Просушенные стебли конопли (тресту) мяли, трепали (освобождали от костры), расчесывали в кудели. Из них пряли нити, из которых на ткацких станках получали холстину. У крестьян холстина была основной материей для изготовления рубашек, штанов, постилок, рушников и пр.

8. Глазной недуг

В летную жару мы, пацаны, в этих копонях купались. Берег и дно были илистыми. После нескольких барахтаний, вода превращалась в сплошное мутиво. Чтобы забраться опять в этот водоем, нужно было ждать, когда ил осядет. Ждать приходилось долго. Сидеть и ждать, когда вода станет светлой, было недосуг, поэтому барахтались в этой грязи. От частого нахождения в грязной воде у меня разболелись глаза. Роговица глаз становилась красной. Было лето 1943 года, рядом фронт, потом эвакуация. Заниматься лечением моих глаз было недосуг. После освобождения от немецкой оккупации, родители занялись моим лечением. Было принято решение отправить меня вместе с мамой в г. Орел к сестре Натальи. Областная детская поликлиника располагалась рядом с квартирой сестры. Мама водила меня к окулисту. Лечение шло медленно. Когда маму положили в больницу на операцию, в поликлинику меня водила моя тетя Анна Михайловна, потом я ходил один. Мне капали какие-то лекарства, от которого расширялись зрачки. Я не мог читать, т.к. буквы и строчки расплывались. Улучшение практически не было. К сестре приходила знакомая полячка. Она изъявила желание помочь мне – заговорить мой недуг. Заговор заключался в следующем. Мою голову она накрывала красной материей, над головой сжигалась конопляная пакля, делались какие-то движения портновскими ножницами, все это сопровождалось заклинаниями. После таких процедур зрачки пришли в норму, но мой недуг остался. После более трех месяцев лечения в поликлинике, сестра отвела меня на дом к профессору В. Н. Преображенскому. Он, наряду с работой в Областной больнице, вёл платный прием на квартире. Он осмотрел мои глаза. Поставил диагноз – золотуха. Сестра удивилась: «От чего золотуха? Ведь он не ест сладкое. Его просто у нас нет». Профессор ответил: «Он же ест картошку, свеклу. Вот вам и углеводы». Направил меня в стационар. Там я пробыл около трех недель.