Мой сумасшедший папа

Я не хотела кричать, но так вышло, прорвало – я охнула. Чёрт оглянулся на кусты.

Шатаясь, я вышла из своего убежища. Медленно-медленно пересекла школьный двор. Остановилась рядом с Эльзой и сказала, ни к кому не обращаясь:

– Папа…

– Дочка, ты здесь? Ты здесь, моя дорогая? Майн либен дота?

Он стал подниматься с земли, неуклюже, смешно, страшно, а я видела, какой мой отец старый и больной.

– Это твой отец? – спросил Чёрт. – Членкор? Ученый? Этот придурок – твой отец?!

Команда ждала, что я отвечу, и я, сглотнув твердый, жесткий ком, раздирающий горло, сказала раздельно, тихо, четко, чтобы ни у кого не оставалось никаких сомнений:

– Да. Это – мой – сумасшедший – папа.

Они нас не тронули, когда я и папа уходили прочь со школьного двора. У них, вероятно, был затяжной шок перед взрывом хохота.

Папа взял меня под руку и засеменил, повернув ко мне залитое слезами лицо.

– Дочка, я так рад, что нашел тебя… Я не стал заходить домой, чтобы не пугать маму… Мне было так плохо без тебя в больнице…

– Ты плачешь… – чужим голосом сказала я.

– Ты не беспокойся. Ты меня не стесняйся. Это второй раз в жизни. В первый раз я плакал, когда схоронили мою маму, твою бабушку. У меня тогда вся грудь была мокрой от слёз, вся рубашка…

– Пойдем домой, папа, – тихо попросила я.

– Конечно, конечно, дочка… Домой, домой… Я так замерз… Я так хотел поздравить тебя, дорогая моя… Ты спасла меня от этих жестоких детей. Спасибо. Спасибо, майн либен дота!

Он остановился, обнял меня за плечи и стал целовать пылко, как в детстве, – в лоб, щеки, голову.

Мы пошли домой. За нами остался школьный двор, школа, заросший школьный сад.

– Дота, – просительно сказал папа, – ты скажи маме, чтобы она не ругалась. Я ведь только поздравить хотел и вернуться туда снова. Еще два дня осталось…

Адо [1] , или Освобождение чёрта

Дома его все звали Ребенком.

«Ребенок болен», «Ребенок растет», «Ребенку нужны роликовые коньки», «Ребенок не любит гречневую кашу»…

Их – неребенков – вокруг него было сначала четверо: бабушка, отец, мать, старший брат. Потом появилась пятая – жена брата. Отца Ребенок звал Хэнком. Мать – Лорой. Бабушку Тортилой. Старшего брата – Опарышем. Жену брата – Энн.

Ребенок видел мир как бы в собственном карманном зеркальце…

В среду, двадцать первого августа, он понял: с ним происходит неладное.

Случилось это в розовый предвечерний час, когда он проснулся внезапно, будто кто-то его толкнул.

В квартире было по-прежнему душно и жарко. На кухне монотонно колотилась о стекло муха.

Он ощутил, как часто, тяжело бьется сердце, стала жесткой, шершавой кожа лица, рот – сухим, с воспаленными, обметанными губами, уши – напряженные, ловящие каждый шорох, и все тело – пружина, тяжелая, злая.

Но что было самым отвратительным и невыносимым: он боялся. Смертельно, безотчетно! Страх опутал его железной, цепкой паутиной, из которой не вырваться, не освободиться. Любое движение причиняло физическую боль, железная паутина глубже и глубже впивалась в каждую клеточку, сковывала, делала слабым и бессильным.

Он почувствовал себя загнанным зверем.

В своей собственной квартире он безвылазно сидел уже третий день, не открывая окон, не зажигая по вечерам свет. Он не смотрел даже телевизор, потому что мерцающий экран мог выдать его тем, кто следил за ним с улицы. Каждый вечер он осторожно подходил к шторам в гостиной, вставал сбоку от окна и, затаив дыхание, боясь шевельнуть даже самую маленькую складку на тяжелой материи, всматривался в черный провал двора.

Квартира находилась на пятом этаже, и ему было хорошо видно, кто пересекает улицу, идет под осыпающимися уже деревьями, кто подъезжает на такси и, самое главное, – сидит в беседке.

Они, наблюдатели и преследователи, постоянно сидели в беседке, то втроем, то вчетвером, покуривали, хладнокровно дежурили и терпеливо ждали, когда у него сдадут нервы, иссякнут силы и он выскочит из подъезда на улицу.

Он не мог даже позвонить, попросить кого-нибудь о помощи, потому что телефон отключили. Хэнк и Лора, уезжая в двухмесячную заграничную поездку, оставили ему денег, в том числе и на неоплаченные телефонные переговоры. Но он так и не зашел в Сбербанк, чтобы заплатить. Деньги разошлись на мелочи: сигареты, кафе, два раза он покупал вино, а еще сделал несколько приятных для себя приобретений – три коробки теннисных индийских мячей, теннисную ракетку за четвертной и кожаные перчатки с дырками на внешней стороне – такие, какие носят автомобилисты.

Кончилась еда. Лора оставила тушенку и шпроты, несколько банок – он вчера их подъел. Теперь на дне холодильника сиротливо лежали два плавленых сырка и банка майонеза… Лора ведь и предположить не могла, что в их с Хэнком отсутствие он будет приезжать в пустую квартиру с уютной дачи, где неустанно хлопотала заботливая Тортила. До этого он уже два раза сматывался без ее разрешения в город. Когда возвращался, та устраивала скандалы.