Мой театр. По страницам дневника. Книга I

Надо сказать, что я не являлся поклонником «Лебединого озера» В. П. Бурмейстера, предпочитал версию Ю. Н. Григоровича. Но я обожал его «Эсмеральду»! Если в афише стояла «Эсмеральда», я был обязательно в зале. Кстати, на актерском мастерстве я готовил сцену Клода Фролло и Эсмеральды в темнице из этого балета. К сожалению, мне не дали ее показать на экзамене. А это было мое. Я прямо чувствовал, как я могу это сделать, ух!

В общем, «Стасик» я знал хорошо. Галина Крапивина танцевала чаще всех Эсмеральду, потом шла Наталья Ледовская, Татьяна Чернобровкина моя любимая была, она очень красиво танцевала.

Положение премьера в те годы занимал Владимир Кириллов. Я знал в лицо всех его поклонниц, которые приходили на спектакли с картошечкой, с судочками, несли ему какие-то полевые цветочки. В Большой обычно несли букеты роз, сто двадцать гвоздик, что-то такое. В «Стасике» – пиончики, садовые ромашки, соленья…

Еще в Москве процветал «Классический балет» под руководством Н. Касаткиной и В. Василева, их спектакли постоянно шли на сцене Кремлевского дворца съездов. Я ходил туда постоянно, смотрел «Сотворение мира» с Володей Малаховым в партии Адама. Он уже значился в звездах, и я являлся его «сыром», то есть поклонником. Профессиональный уровень труппы был очень высокий, танцевали: С. Исаев, А. Горбацевич, В. Тимашова, И. Галимуллин, Т. Палий, Л. Васильева…

Вообще, тогда с балетом в Москве было хорошо. Чтобы ничего интересного не пропустить, мне приходилось буквально разрываться между театрами. В течение недели спектакля четыре я смотрел точно, иногда ходил в театр каждый день.

15

К моему невероятному счастью, на I курсе мне наконец повезло с производственной практикой. Меня заняли в «Вальсе» в школьном спектакле «Тщетная предосторожность», в хореографии А. Горского. Единственного из всего класса – доверив исполнить соло в два прыжка!

Несколько дней мы репетировали на сцене Большого театра. Помню очень хорошо момент, когда открылся театральный занавес. Весь свет на сцене был включен, и я первый раз увидел, как его лучи отражаются в позолоте театральных лож, хрустале канделябров, роскошной люстре зрительного зала. Сейчас такого эффекта не возникает, потому что нет больше ни того старинного золота, ни настоящего хрусталя…

И еще помню свое чувство: «А-а-а! Наконец я дорвался до этой сцены!» Какое счастье. И хотя нас все время ругали, заставляли снова и снова повторять вальс, мне было все равно. Хоть двести раз повторять – лишь бы здесь. Это был еще тот, старый, роскошный Большой театр, еще не впавший в запустение, которое мне привелось видеть, еще блестящий, вымытый, с натертыми паркетными, а не бетонными, как теперь, полами.

Я любил в этом театре все: и зрительный зал, и фойе, и закулисье. Я любил наблюдать, как в антрактах с колосников на сцену опускали какие-то трубы, орошавшие сцену водой. Или когда закрывалась «заглушка», которая находилась за железным занавесом, а там было написано: «Не курить» и «Не шуметь». Сделанная из прочного брезента, она предназначалась для того, чтобы зритель не слышал грохота при смене декораций на сцене. Я такой «заглушки» больше не видел ни в одном театре мира. Она куда-то пропала году в 1995-м…

«Тщетную предосторожность» мы танцевали много раз не только в Большом театре, но и в КДС. Благодаря этому моя жизнь обрела смысл. Я был готов выходить на сцену хоть в вальсе, хоть ковриком, хоть цветочком, хоть, я не знаю, ослом!

Тогда производственной практикой в школе заведовала Н. Н. Шапошникова. Мне нравилось, что она одевалась со вкусом, была всегда хорошо причесана. Она обладала низким голосом и не выпускала сигарету изо рта. Но суровая на вид Нина Николаевна обожала детей, не помню, чтобы она хоть какому-то ребенку сказала гадость. Самое ругательное у нее было: «Интриган!» В прошлом она танцевала в кордебалете ГАБТа.

Ко мне Шапошникова относилась исключительно. Почему-то она ко мне прониклась и часто говорила: «Цискаридзе, ты потом будешь все танцевать!» Пока меня не занимали в практике, она под свою ответственность вписывала мою фамилию в списки всех спектаклей Большого театра, где танцевали ученики школы. Я значился среди амурчиков в «Дон Кихоте», в скрипочках в «Спящей красавице», которых я, понятное дело, ни в каком виде не мог танцевать, это вообще партии для девочек младших классов!

Зато, благодаря «скрипочкам», я увидел первый раз целиком «Спящую красавицу», Людмила Семеняка танцевала Аврору. Мне тогда показалось, что на Земле бывает рай. Я помню ее танец до мельчайших подробностей. Она, единственная из балерин, не толклась на месте, когда делала первый выход Авроры, а легко сбегала по лестнице и прямо со ступенек начинала вариацию. Это было так красиво. Я смотрел балет со 2-го яруса, мечтая быть Дезире при такой Авроре. Но для этого надо было быть сильным, потому весь пролог и I акт я стоял в V позиции с правой ноги, а II и III акты – в V позиции с левой ноги.